Орельен. Том 2 - [43]

— Да, это говорит Люсьен Морель… Сударь… Нет, моя жена еще не возвратилась… я получил от нее записку… — Металлическая мембрана послушно передала крик, раздавшийся на том конце провода. Лицо аптекаря как-то сразу потускнело: — Да нет… Вполне естественно… Понимаю, понимаю… Она пишет… Я уезжаю… Уверяю вас… я вам верю… Она мне пишет…

Бланшетта с удивлением слушала этот немыслимый разговор. В эту минуту она ненавидела Люсьена. И это мужчина! Бесхарактерное ничтожество! Говорит с любовником жены самым обыкновенным тоном, даже голоса не повышает и, кажется, жалеет того, ей-богу жалеет, что тот так беспокоится! Ах, будь на его месте она. Он должен был бы убить, убить Орельена. Вдруг она поняла смысл этого слова и подозрительно взглянула на Люсьена. А что, если это неестественное спокойствие просто ложь? хитрость? Нет, пусть непременно уезжает, как того требовала Береника. Боже мой, как же она, Бланшетта, не подумала раньше!

Когда Люсьен повесил трубку, Бланшетта обратилась к нему:

— Хотите, я помогу уложить вам вещи?

— Какие вещи? Зачем?

— Как зачем? Ведь вы решили уехать…

— Как решил? Вы же сами говорили, чтобы я не уезжал.

— О чем вы только думаете? Раз Береника просит вас уехать, — уезжайте. Вы же сами видите, что у них там расстроилось… и только благодаря вам еще держится, благодаря вашей же неловкости, вспомните, что вы наговорили ей вчера вечером… Если бы не вы, она бы преспокойно уехала, не увиделась бы с ним…

— Вы так думаете?

Сам Люсьен не знал, что думать, что предпринять. Он взглянул на Бланшетту и увидел недоброе лицо. Сжатые губы. Этот решительный вид она унаследовала от отца. Хотя Люсьен почти не знал покойного папашу Кенеля, он вдруг вспомнил…

— Ну, уложить вам вещи?

Люсьен покорно кивнул головой.

* * *

Однако в первый вечер нового года Люсьен не уехал. Просто не мог решиться. Еще два дня он протомился на улице Рейнуар, в течение этих двух дней трижды звонила Береника. Где она в конце концов? Береника отказалась назвать место своего пребывания. Она согласилась поговорить с Люсьеном, чтобы убедить его уехать домой. И в конце концов уговорила.

Эти два дня, в течение которых Эдмон дулся, а Бланшетта чахла от волнения, окончательно доконали Орельена. Чувство вины перед Береникой, ложное положение, в которое он поставил себя в семействе Барбентанов, все это привело его в состояние столь полной растерянности, что он даже не узнавал самого себя. Пустота, ожидание. И еще одно, почти неуловимое чувство — не безнадежность, а полное отсутствие надежды, любых надежд. Он разучился желать. Одно только было ему воистину непереносимо — это страшное неведение того, где находится Береника, что она делает. В первый день после катастрофы он бродил по городу, гонимый безумной мыслью, что случай сведет их, неважно где, но непременно сведет. На второй день он не посмел ни на шаг отойти от телефона. Эдмон посылал его к черту, потому что Орельен буквально прожужжал ему уши одними и теми же вопросами. А тут еще Эдмону как снег на голову свалился папочка; старик окончательно потерял голову от кулуарных слухов, не мог нарадоваться возможному падению Бриана, поскольку Пуанкаре положительно ему обещал… «В данной ситуации, — заявил сенатор, — лучше повременить с открытием акционерного общества «Мельроз», а то еще пойдут разные слухи». Этого Эдмон уже не мог стерпеть. Что его милый папаша паникер — он знал давным-давно. Но можно хоть раз оказать сыну услугу! И всему виной этот периодически возникающий мираж министерского портфеля, нет уж, увольте! На сей раз он так отчитал сенатора, что только держись! И в присутствии отца снял трубку, позвонил Адриену и категорически приказал ему поторопиться с составлением устава общества. Что такое он плетет, этот малый? Нет, Эдмон не пожелал выслушивать ни извинений, ни объяснений. Хватит с него волокиты! Он яростно хлопнул трубкой.

Сенатор удивленно посмотрел на сына, неизвестно почему впавшего в такое бешенство.

— В конце концов я тебя просто не понимаю, Эдмон, — произнес он. — Мне кажется, что моя карьера… Ведь твой отец будет министром или в крайнем случае помощником государственного секретаря!

Нет, ей-богу, сенатор просто неподражаем. Эдмон взглянул на себя в зеркало: лицо красное, нафикстуаренные волосы растрепаны, — это он во время разговора испортил себе прическу… и на кончиках пальцев неприятное ощущение жира. А тут еще Береника, Люсьен и все прочее! Он даже захрипел от злости. Не говоря уже о Бланшетте, которая последние дни ведет себя совсем странно.

Все образовалось после отъезда Люсьена.

На следующий день явилась за своими вещами Береника. На ней было платьице, купленное в «Галери Лафайет», и вид не особенно блестящий.

— Где изволила ночевать, детка? — спросил Эдмон.

Береника ответила уклончиво. У друзей… Каких таких друзей? На этот вопрос Береника вообще не ответила. В конце концов наша крошка достигла совершеннолетия и сама может отвечать за свои поступки! Свидание Береники с Бланшеттой прошло довольно кисло. Хотя никаких интимных вопросов задано не было. Береника извинилась за Люсьена, сказала, что очень сожалеет, но не сможет увезти с собой девочек. Бланшетта трепетала от негодования. Всем своим видом она хотела дать понять той, другой, что ею владеет одно-единственное чувство. Одно-единственное. И что вовсе нет нужды называть его. И чувство это — горькое презрение. Ведь Береника дала слово и не сдержала его, разве не так? Только это и существенно. Разве дело в Лертилуа? О нем даже речи нет. «Да, кстати, мосье Лертилуа звонил несколько раз». Молчание. «А ты… ты скоро расчитываешь вернуться к Люсьену?» — «Еще не знаю, там увидим. Как-нибудь попозже. А вы уезжаете в Межев?»