Орельен. Том 2 - [41]

Орельен был рядом с ней, совсем близко. Он взял ее руки в свои. Спросил:

— Значит, вы не хотите стать моей женой?

В этом вопросе не было никакого злого умысла. Просто он предлагал ей то, что имел. Береника старалась представить себе, как это будет: мадам Лертилуа… Окружающие решат, что все это вполне естественно и понятно: обаятельный мужчина, а тот, другой, аптекарь в маленьком провинциальном городишке. Вот к чему все это свелось! А она-то упивалась своей любовной драмой! В этой спальне (она подумала даже: «в его холостяцкой квартире») она, в шелковом платье, сидит рядом с этим нашкодившим мальчиком, который только что вернулся от какой-то Симоны, и вот этот милый мальчик сейчас откроет постель, положит чистые простыни, будет ласкать ей грудь, а потом попросит прощенья, завяжет узел галстука, и они пойдут завтракать, или к Маринье, или еще куда-нибудь. А она станет мадам Лертилуа. При этой мысли ее охватила тошнотворная тоска. Тем более, что Орельен оказался на редкость красноречивым. Он обещал все, что только можно было обещать. Они переберутся жить в деревню. Или уедут в Америку. Или на Таити, если ей больше нравится жить на Таити. Он был жалок. Так вот кого она сделала своим богом? Один раз она уже обманулась — в случае с Люсьеном. При мысли о Люсьене сердце ее болезненно сжалось. Ах, эта страшная зависимость! Что бы ни произошло, она должна помнить о существовании Люсьена, не может она не считаться с тем, какое будущее ждет Люсьена. Он перестанет спать. Перестанет есть. Таков уж он. Гнусный шантаж. Но даже мысль о страданиях Люсьена была непереносима. Страшно подумать, какой у него будет вид через три-четыре дня, а тут еще этот пустой рукав, зловеще пустой рукав…

И напрасно поэтому Орельен расточал сокровища своего красноречия. Веки Береники тихонько смыкались. Несколько раз она силой воли открывала глаза и вздрагивала всем телом.

— Простите меня, мой друг, — наконец произнесла она, — я засыпаю, я смертельно устала…

Смущенный Орельен уложил ее на постель. Она доверчиво позволила приподнять себя. Все вдруг переменилось. Он подсунул ей под щеку подушку. Береника уже спала. Орельен накинул на нее свой большой плед. Он не смел взглянуть в ее сторону. Она снова стала для него девочкой, ребенком.

* * *

И сегодня, как, впрочем, всегда, когда в ней была нужда, мадам Дювинь улизнула домой. Должно быть, обиделась. На кухонном столе она оставила записку. Придет завтра в обычное время. В буфете есть масло. Посуду мадам Дювинь перемыла, но комнат не убирала. Вместо подписи стояло: «С Новым годом, с новым счастьем». Правда и то, что он не дал ей тогда не только что поздравить его, но и слова вымолвить.

Ничего не поделаешь, приходилось выкручиваться самому. Орельен вышел за покупками, он решил купить что-нибудь на обед — уже готовое. Однако в праздничные дни на их острове это было не так-то легко сделать. Пришлось идти на левый берег, где имелась хорошая колбасная. Погода была премерзкая, падал мокрый снег, дул пронзительный северный ветер, от которого безбожно мерзли уши. Сена спокойно шла все тем же своим путем, в положенном месте совершала сложные свои повороты. Когда Орельен вернулся домой с целым ворохом покупок, — он был великий мастер по части импровизированных обедов, а сегодня ему как на грех ужасно хотелось есть, — он испугался, что разбудит Беренику, потому что баночка рольмопсов, выскользнув из его рук, с грохотом покатилась по полу.

На цыпочках он подошел к дверям спальни и влажным от умиления взором посмотрел в сторону кровати.

Постель была пуста, никого ни в спальне, ни в кухне, нигде. Однако Береника, в отличие от мадам Дювинь, не оставила записки.

LVIII

На улице Рейнуар царило смятение. Бланшетта разъяренной волчицей бродила по комнатам, а Люсьен следил за ее метаниями растерянным взглядом; на его и так румяном лице проступили красные пятна, как у человека, заболевающего воспалением легких. Несколько раз эффектно появлялся Эдмон. Его не оставляло дурацкое чувство, что он сам чуть ли не виновник всей этой истории, — нет, хватит с него Береники с Люсьеном. Приехала погостить на две недели, а там началось… И нужно же было, чтобы все случилось как раз в день их отъезда. Вот незадача! А он как раз собрался уехать из Парижа — заняться зимним спортом. И самое скучное во всей этой истории, что они намеревались отправить девочек с Морелями. А теперь придется оставить их в Париже с мадемуазель. Неизвестно, чем провинилась крошка Мари-Виктуар, но мать в гневе дала ей пощечину. Плач, крики. Хватит с меня. В третий раз он позвонил Орельену. Так-таки ничего не известно? Зажав трубку ладонью, Эдмон кликнул жену:

— Бланшетта! — и жестом показал ей, чтобы она послушала сама. Орельен говорит — нет, он ничего не знает…

Теперь уже удивлялся он:

— Стало быть, она, действительно, не вернулась? А который час? Ничего не понимаю…

Да, Бланшетта нашла, что Орельен ведет себя несколько странно. Почему он считает, что она должна была уже вернуться?

На Люсьена жалко было глядеть. Пристает к Бланшетте с вопросами, а когда Береника вернется, он ведь ей слова не скажет… Эдмона прорвало: