Орельен. Том 2 - [21]

Неужели с вами, вернее против вас, я действую смелее, чем против него, Орельен… А знаете, что дает мне эту решимость, направленную против нас обоих, Орельен? Это то, что в моих глазах вы настолько сильнее, прекраснее, привлекательнее, чем он. Вас любят. Даже если вам не нужна эта любовь. И я тоже вас люблю. Вас будут любить. Вы никогда не будете одиноким.

Эта мысль страшнее, чем все остальное. Не пошлю этого письма. Слишком я вас люблю. Я должна была вам это сказать. Я не могу оставить вас с той моей ложью… Я люблю вас, люблю, Орельен, буду любить! Прощайте, моя любовь, не пытайтесь увидеть меня. Я вас никогда не забуду. Буду думать о вас каждую минуту, среди людей, на улице. И никогда не полюблю никого, кроме вас. Прощайте. В нашей любви будет хоть то утешение, что ничто никогда не сможет ее убить или унизить. В первый и последний раз обнимаю вас, Орельен, и прижимаю вас к себе, маленький мой, мой милый, моя любовь!»

LI

Чего ждал Орельен от подобного шага? В том смятении, которое вызвало в нем письмо Береники, он в сотый раз давал себе клятву воздержаться от принятого решения, сотни раз возвращался к нему. Кончилось тем, чем должно было кончиться: победило чувство нетерпения, гнева, потребность вновь увидеть Беренику. И вот он очутился на пороге квартиры Барбентанов, на улице Рейнуар, и стоял лицом к лицу с лакеем в белых нитяных перчатках, открывшим ему дверь. Орельен спросил, дома ли Эдмон. Мосье нет дома, и мадам тоже. А мадам Морель? Мадам Морель ушла вместе с мадам Барбентан, но, может быть, мосье угодно видеть мосье Мореля… Нет, нет… Орельен поспешно повернул обратно, но дверь, ведущая из гостиной, распахнулась и в передней вдруг появился мужчина, скорее низенького роста, полноватый, в слишком обтянутом, не по сезону светлом пиджаке. Он протянул Орельену левую руку.

— Мосье Лертилуа! Входите, входите… Очень рад с вами познакомиться… я так много о вас слышал… я муж мадам Морель!

В этом неожиданном появлении супруга Береники было что-то одновременно и смехотворное и тягостное. Орельен не знал, как выпутаться из положения. Он пробормотал было «я никак не думал»… сам покраснел от своих слов, почувствовал, что он так же смешон, как и его собеседник, и поэтому, мысленно махнув на все рукой, последовал за господином Морелем в гостиную… Так как господин Морель вежливо пропустил гостя вперед, Орельен успел заметить только одну физическую особенность своего соперника, которая ускользнула от него в первую минуту встречи: правый рукав пиджака свободно и плоско свисал с плеча.

— Садитесь, пожалуйста, мосье Лертилуа…

— Я зашел по пути повидаться с Эдмоном… по делам…

— Знаю, знаю, я в курсе… Эдмона нет дома… Но, поверьте, я счастлив, что случай привел меня познакомиться с вами…

После этих слов оставалось только сесть, и пока гость и хозяин обменивались привычно вежливыми фразами, Орельен разглядывал Люсьена Мореля не без тревоги и не без удивления. «Я столько, столько о вас слышал…» Обычная формула вежливости, но Орельен с какой-то неловкостью представил себе разговоры, в которых звучало имя Лертилуа, разговоры в присутствии мужа. Где начиналась, где кончалась ложь?

Люсьену Морелю было, должно быть, не больше двадцати шести лет, но, глядя на этот преждевременно облысевший лоб, довольно редкие темно-русые волосы, зачесанные назад, на эту приземистую фигуру, ему вполне можно было дать все тридцать, хотя припухшая верхняя губа, большие выпуклые глаза и нос с горбинкой придавали его лицу отчасти ребяческий вид. Никто бы не назвал его некрасивым, но все портило почти приторное выражение доброты, жирная кожа, блестевшая у крыльев носа и на висках, и слишком густые черные брови. На щеках заметны следы пудры, пожалуй, чересчур белой для кожи такого оттенка. Словом, мужчина, который явно следит за собой. Во всяком случае, за своим туалетом. Но странно другое… Береника ни разу не говорила о том, что у него нет руки…

— Вы еще побудете в Париже?

И тут же Орельен испугался, что эта светски безразличная фраза с головой его выдаст. Что за идиотская мысль явиться без зова на улицу Рейнуар?

— Мы уедем сразу же после Нового года, Береника ужасно жалела, что не увиделась с вами…

— Я был занят последние дни… Но надеюсь…

— Не извиняйтесь, пожалуйста. Я вас прекрасно понимаю. Береника жалела потому, что вы были так любезны с ней во время ее пребывания в Париже, а ей очень нужно было рассеяться.

Нестерпимо! И все же Орельен не мог заставить себя отвести глаз от пустого рукава. Вообще-то Орельен не особенно умел поддерживать беседу. Он был лишен дара светского красноречия. Да и что мог он сказать Люсьену Морелю? А Люсьен Морель, казалось, чувствовал себя более чем непринужденно. Что это — наивность или лицемерие?

— Я очень счастлив, — продолжал он, — что мы увозим с собой малышек… Береника просто обожает детей.

— Вы увозите девочек? — переспросил Орельен, только чтобы поддержать разговор.

— Да, увозим. Эдмон с Бланшеттой уезжают, они будут кататься на лыжах, ну и отдают нам пока девочек… Я рад за Беренику… Ей всегда так хотелось иметь детей… — Люсьен вздохнул и провел ладонью по лбу. Потом взглянул на Орельена таким бесконечно добрым взглядом, что тому стало неловко: — Знаете, я иногда думаю, почему бы нам не усыновить ребенка. А то ведь Береника не может чувствовать себя счастливой. Да, не может! — Он снова вздохнул: — Возможно, вы спросите, зачем я начал такой разговор? Подумаете, что… Но должен сказать, мне столько о вас говорили… мне даже стало казаться, что мы с вами знакомы, положительно знакомы. Я все болтаю о своих делах и ничего вам не сообщил о здоровье Бланшетты! Бланшетта совсем, совсем поправилась…