Орельен. Том 2 - [22]
— Я так и думал… раз она выходит из дому…
— Она уже несколько дней выходит… Состояние у нее вполне удовлетворительное, осталась только легкая неуверенность при ходьбе… как бы вам сказать, нет прежней твердости. Впрочем, мы об этом стараемся не говорить. Понятно, она до сих пор грустит, да, да, грустит… Горы, свежий воздух, снег пойдут ей на пользу. Передать Бланшетте, что вы заходили справиться о ее здоровье?
— Но… конечно…
— Я скажу, вернее Береника скажет… Бланшетта до сих пор чересчур возбудима. Женщинам между собой проще… Береника будет очень рада, когда узнает, что вы заходили… Вы знаете, Береника сама даже не понимает, какая она… Мне казалось, что она совсем не любит Бланшетту… И вот в этих обстоятельствах…
До ужаса доверительный тон, которым все это сообщалось, открыл глаза Орельену. Тут было недоразумение. Все, что Морель знал об Орельене, касалось Бланшетты. Двойная игра Береники со скоростью света проникла в сердце Орельена. Он представил себе молодую женщину в ее обычной жизни, в этом доме, чересчур роскошном и богатом, бок о бок с мужем, явившимся в недобрый час, безумье Бланшетты, шуточки Эдмона и ужасную игру в прятки, беспрерывную, ежеминутную.
— Мне очень жаль, что я не застал дома Эдмона, — с трудом выдавил из себя Орельен. — Последнее время он просто неуловим.
— Вот именно, неуловим! Я и сам вижу его только изредка. Но он успел рассказать мне о «Косметике Мельроз», и я знаю, что вы тоже участвуете в этом деле…
— То есть…
— А это, если угодно, еще одно звено, укрепляющее нашу связь, ибо, дорогой мосье, официально заявляю вам: я тоже дал свое согласие! Да, да, согласился!
Он с комически важным видом поднял указательный палец.
— Теперь мы с вами, мосье Лертилуа, компаньоны. Прекрасное дело и само по себе, а, главное, благодаря участию Эдмона! Если не ошибаюсь, вы вместе с ним были на фронте?
Пришлось сказать «да», и аптекарь тут же пустился в пространные рассуждения насчет войны. Впрочем, Орельен слыхал их уже десятки раз. И он вежливо прервал господина Мореля:
— Вы имеете все основания судить о таких вещах…
Морель озадаченно замолк. Потом взглянул на свой пустой рукав и весело рассмеялся:
— Имею основания? Конечно, меня тоже при желании можно назвать инвалидом войны… Но на самом деле это скорее несчастный случай… Разве Береника вам ничего не рассказывала? Произошло это в Париже, я просто вышел из дому, хотел купить в киоске у Восточного вокзала газету, а тут начался обстрел. «Большая Берта», знаете, ну и… Однако я все-таки был изувечен… Конечно, не такая уж это доблесть… — Прервав свою речь, он вдруг спросил с нескрываемым интересом: — Скажите, стало быть… Береника ничего вам не говорила насчет моей руки? Нет? Так я и знал! Странный человек моя жена! Никогда она никому не говорит об этом, и люди, встречаясь со мной, не могут скрыть удивления.
Орельен глядел на него не только с удивлением, но и со страхом. Ему самому казалось непонятным внезапное отвращение, какое почувствовал он к аптекарю. Таких людей, как Морель, буквально сотни, тысячи, у них жена, дети, их даже не замечаешь, сидя рядом с ними в автобусе. Но существующая между ним и Береникой близость, — вот что делало для Орельена столь непереносимо ужасным присутствие этого мужа, этого молодого запаленного жеребчика, тучного, с лоснящейся кожей, не особенно ровными зубами, тяжелым дыханием. И ведь это существо жило, оно имело ноги, живот, органы внутренней секреции, оно ело, оно страдало от жары, оно, должно быть, охотно и часто смеялось. Взгляд Орельена снова скользнул по пустому рукаву, и несчастный влюбленный не сумел подавить в себе мысль, не очень его украшавшую. А господин Морель все твердил:
— Береника очень огорчится… Барбентаны, конечно, тоже, но Беренике так хотелось… Если попадете в наши края, непременно загляните… дом, правда, не велик, но для добрых друзей всегда найдется постель… Да… Да… не забудьте, вы наш гость…
На лестнице Орельена охватил приступ нервного смеха.
LII
— За день требуется поставить десять, одиннадцать столбов… Это, друг, не пустяки: работка не дай бог… И еще говорят, что мы ничего не делаем. А тут каждый раз надо перетаскивать материалы, передвигать козлы и прочее. Понятно, следом идет бригада бетонщиков… Но и нам дела хватает! Я работаю на Сент-Этьен — Гренобль…
Глубокие тарелки уже были убраны. Золотистый свет падал на столики, где сидели обедающие в том блаженном состоянии, которое рождает выпитый аперитив, первый стакан вина и созерцание меню. Участники банкета устроились в глубине зала ресторана, в доме, который как бы висел над Парижем, и если бы не зеленые спущенные шторы, из окон можно было бы видеть крыши, укутанные ночным сумраком. В общих залах — обычные клиенты, касса, столики, почти все пустые, но и туда доносились громкие приказания обедающих и через эти залы проносили блюда, заказанные приглашенными редакцией «Ла Канья». В глубине — столик на колесах и пианино. Сколько их собралось? Двадцать пять человек, тридцать? Фукс, уже успевший побагроветь, под цвет своим огненно-рыжим бакенбардам, в высоком воротничке, подпиравшем подбородок, поднялся и, обратившись к своему соседу, подрядчику, высокому толстяку с мясистой бородавкой на щеке и неестественно широкими черными бровями, скомандовал:
Роман Луи Арагона «Коммунисты» завершает авторский цикл «Реальный мир». Мы встречаем в «Коммунистах» уже знакомых нам героев Арагона: банкир Виснер из «Базельских колоколов», Арман Барбентан из «Богатых кварталов», Жан-Блез Маркадье из «Пассажиров империала», Орельен из одноименного романа. В «Коммунистах» изображен один из наиболее трагических периодов французской истории (1939–1940). На первом плане Арман Барбентан и его друзья коммунисты, люди, не теряющие присутствия духа ни при каких жизненных потрясениях, не только обличающие старый мир, но и преобразующие его. Роман «Коммунисты» — это роман социалистического реализма, политический роман большого диапазона.
В книгу вошли рассказы разных лет выдающегося французского писателя Луи Арагона (1897–1982).
В книгу вошли рассказы разных лет выдающегося французского писателя Луи Арагона (1897–1982).
Более полувека продолжался творческий путь одного из основоположников советской поэзии Павла Григорьевича Антокольского (1896–1978). Велико и разнообразно поэтическое наследие Антокольского, заслуженно снискавшего репутацию мастера поэтического слова, тонкого поэта-лирика. Заметными вехами в развитии советской поэзии стали его поэмы «Франсуа Вийон», «Сын», книги лирики «Высокое напряжение», «Четвертое измерение», «Ночной смотр», «Конец века». Антокольский был также выдающимся переводчиком французской поэзии и поэзии народов Советского Союза.
В романе всего одна мартовская неделя 1815 года, но по существу в нем полтора столетия; читателю рассказано о последующих судьбах всех исторических персонажей — Фредерика Дежоржа, участника восстания 1830 года, генерала Фавье, сражавшегося за освобождение Греции вместе с лордом Байроном, маршала Бертье, трагически метавшегося между враждующими лагерями до последнего своего часа — часа самоубийства.Сквозь «Страстную неделю» просвечивают и эпизоды истории XX века — финал первой мировой войны и знакомство юного Арагона с шахтерами Саарбрюкена, забастовки шоферов такси эпохи Народного фронта, горестное отступление французских армий перед лавиной фашистского вермахта.Эта книга не является историческим романом.
В книгу вошли рассказы разных лет выдающегося французского писателя Луи Арагона (1897–1982).
«У крутого обрыва, на самой вершине Орлиной Скалы, стоял одиноко и неподвижно, как орёл, какой-то человек. Люди из лагеря заметили его, но никто не наблюдал за ним. Все со страхом отворачивали глаза, так как скала, возвышавшаяся над равниной, была головокружительной высоты. Неподвижно, как привидение, стоял молодой воин, а над ним клубились тучи. Это был Татокала – Антилопа. Он постился (голодал и молился) и ждал знака Великой Тайны. Это был первый шаг на жизненном пути молодого честолюбивого Лакота, жаждавшего военных подвигов и славы…».
Один из программных текстов Викторианской Англии! Роман, впервые изданный в один год с «Дракулой» Брэма Стокера и «Войной миров» Герберта Уэллса, наконец-то выходит на русском языке! Волна необъяснимых и зловещих событий захлестнула Лондон. Похищения документов, исчезновения людей и жестокие убийства… Чем объясняется череда бедствий – действиями психа-одиночки, шпионскими играми… или дьявольским пророчеством, произнесенным тысячелетия назад? Четыре героя – люди разных социальных классов – должны помочь Скотланд-Ярду спасти Британию и весь остальной мир от древнего кошмара.
Повесть Владимира Андреева «Два долгих дня» посвящена событиям суровых лет войны. Пять человек оставлены на ответственном рубеже с задачей сдержать противника, пока отступающие подразделения снова не займут оборону. Пять человек в одном окопе — пять рваных характеров, разных судеб, емко обрисованных автором. Герои книги — люди с огромным запасом душевности и доброты, горячо любящие Родину, сражающиеся за ее свободу.
Главы из неоконченной повести «Под созвездием Рыбы». Опубликовано в журналах «Рыбоводство и рыболовство» № 6 за 1969 г., № 1 и 2 за 1970 г.
Александр Житинский известен читателю как автор поэтического сборника «Утренний снег», прозаических книг «Голоса», «От первого лица», посвященных нравственным проблемам. Новая его повесть рассказывает о Людвике Варыньском — видном польском революционере, создателе первой в Польше партии рабочего класса «Пролетариат», действовавшей в содружестве с русской «Народной волей». Арестованный царскими жандармами, революционер был заключен в Шлиссельбургскую крепость, где умер на тридцать третьем году жизни.
Сегодня мы знакомим читателей с израильской писательницей Идой Финк, пишущей на польском языке. Рассказы — из ее книги «Обрывок времени», которая вышла в свет в 1987 году в Лондоне в издательстве «Анекс».
Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.
Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.