Орджоникидзе - [47]
— Приветствую тебя, наш верный товарищ! В первые дни переворота тебя не было с нами. На наши телеграммы ты не отвечал. Мы поняли, что ты объезжаешь больных в далеких улусах кочевых якутов. Ты всегда находил возможность быть нужным людям. Ты будил надежды и вселял уверенность. Все фракции нашего комитета свидетельствуют тебе свое уважение. Ты заочно избран товарищем председателя комитета.
Обязанностей появилось множество: член Якутского комитета РСДРП (большевиков), член президиума Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, член революционного суда. И фельдшер в больнице на городской окраине! "Я так утомлен, что еле вожу пером", — обмолвился как-то Серго в письме к Зинаиде Гавриловне.
Вначале Серго очень обиделся на то, что Зина отказалась вместе с ним уехать в Якутск. Потом признал: верно, единственная учительница не имеет права бросить школу на произвол, тем более накануне весенних экзаменов. Жили покуда врозь.
Серго довольствовался комнаткой при больнице, настолько маленькой, что с трудом поместились железная койка, стол и табуретка. Все-таки в один из приездов Зина попыталась создать мало-мальский уют. Чисто выбелила комнатку мужа, повесила на окошко кружевную занавеску собственной работы.
— Зачем смущаешь мою душу? Революция еще только начинается.
Все политические с мучительным нетерпением рвались в родные места. Кто стремился в гущу событий, понимая, что падение царизма далеко не синоним социалистической революции. Ее еще надо организовать, за нее еще предстоит крепко бороться. Другие принимали февральский штурм за заключительный аккорд и побаивались, чтобы их не обделили славой. Третьи просто хотели на покой.
Власти нисколько не препятствовали отъезду ссыльных. Мешало лишь весеннее бездорожье. Санный путь уже не годился. Даже здесь, на Дальнем Севере, снега начали таять. А река Лена, в сущности, единственный тракт на Иркутск, была еще накрепко скована льдами.
Настроение падало. Все фракции энергично ругали весну — за взбухшие, почерневшие дороги, за неподвижный зеленый лед на реке, за отсутствие писем от близких. Ругали за все…
— Предлагаю резолюцию, — решительно сказал Орджоникидзе на заседании Якутского комитета РСДРП (б). В его глазах играли чертенята. — Большевикам категорически любить весну! С нее начинается все новое. Посему немедленно прогнать фон Тизенгаузена.
Участники заседания насторожились. Твердого решения о губернаторе никак не удавалось принять. Несколько раз вспыхивали острые столкновения.
Орджоникидзе снизил голос, как-то очень уж простодушно вернулся к весеннему сюжету.
— У нас в Грузии не успеешь оглянуться, весна уже прошумела грозами и ливнями. Открыла перевалы, умчалась на север. Покуда заботливая доберется до насквозь промерзшей Якутии, порастратит уже силы… Я расспрашивал старожилов: до второй половины мая Лена не вскроется. Так долго сидеть и ждать мой характер не позволяет. Совсем не хочу ждать! Говорю себе, Серго-генацвале, у тебя всего несколько недель. Позаботься все успеть. Не бери на свою голову позора!.. Ни один из нас не имеет права уехать, покуда из среды самих якутов составится хотя бы небольшая, хорошо сплоченная революционная партия. Или поклонимся барону Тизенгаузену, авось согласится и в будущем заботиться о Якутии?
Покуда мы в Совете дискутируем с эсерами и меньшевиками, — продолжал Орджоникидзе, — слушаем их философские рассуждения: "А что, если революция не победит? Нас всех здесь перебьют, перевешают…", губернатор с полицеймейстером не теряют времени. Они пытаются вызвать войска. Особенно хлопочут о присылке забайкальских казаков. Вот послания Тизенгаузена Временному правительству и командующему войсками Восточно-Сибирского округа. Служащие телеграфа отказались передать депеши без ведома Совета…
Серго вызвал губернатора в Совет. Барон помедлил. Попробовал послать еще одну отчаянную телеграмму в Иркутск. Понял, что надежд на воинские подкрепления нет и бог знает что еще произойдет до открытия навигации. Лучше судьбу не искушать!
Вместе с полицеймейстером и городским головой фон Тизенгаузен пожаловал в Совет. Результат беседы стал известен в ближайшее воскресенье.
С утра к клубу приказчиков устремились толпы горожан. По слухам, готовилось нечто невероятное… Далеко не всем желающим удалось пробиться в зал и на хоры, втиснуться в запруженные коридоры. Петровский открыл митинг. Сказал, что слово просит губернатор Якутской области барон фон Тизенгаузен.
Барон предстал в парадном мундире, со шпагой, в орденах и регалиях. За ним следовал полицеймейстер Рубцов, также в парадной форме, с шашкой.
— Высокочтимые граждане! — обратился к митингу Тизенгаузен. — Ваши новые лидеры предоставили нам счастливую возможность высказать сочувствие революции и приверженность республиканскому строю. Мы добровольно сдаем власть и личное оружие.
Теперь уже бывший губернатор отстегнул шпагу и, чуть помедлив, протянул ее Орджоникидзе. То же проделал и бывший полицеймейстер. Грянули неистовые аплодисменты, крики "ура!". Оркестр заиграл "Марсельезу".
