«Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг. - [20]

. Судя по стенограмме заседания фракции, Зиновьев высказался несколько дипломатичнее, он сказал: «Мы не допустим, чтобы над профессиональным движением, которое объединяет 7 миллионов рабочих, чтобы над ними производилась кухонная стряпня из почтенного учреждения, которое именуется Оргбюро ЦК»[67]. Тем не менее, Рязанов точно уловил истинный смысл и направленность зиновьевского выпада. Группа Ленина наносила прицельный удар в первую очередь по могущественным и ставшим опасными Организационному бюро и Секретариату ЦК, которые солидаризировались с Троцким. «Троцкий и Крестинский будут подбирать "руководящий персонал" профсоюзов!» — давал сигнал сам Ленин. «Вот вам настоящий бюрократизм!»[68]

VIII Всероссийский съезд Советов своими решениями в духе военного коммунизма показал, что никто из основных спорщиков не был принципиально против «закручивания гаек». Спор завелся вокруг того, в чьей руке окажется гаечный ключ. Зиновьев еще на IX партконференции многозначительно намекнул: «Партия еще ищет настоящий ЦК»[69].

В оболочке дискуссии о профсоюзах вызрело то, чего Ленин постоянно опасался, — возникло противостояние Политбюро и Оргбюро ЦК. Вокруг последнего стали консолидироваться не- довольные функционеры и опальные руководители. В декабре большинство членов ЦК «взбунтовалось» против самого Ленина. Несомненно, мотивы у каждого из них были разные, что обусловило как их большинство на первом этапе дискуссии, так вместе с тем и непрочность этой группировки, что продемонстрировал переход струсившего Каменева в лагерь ленинцев в январе 1921-го года.

Наряду с расколом в Цека отчуждение «верхов» и «низов» в партии, отрыв высшего руководства от тех и других породили в партийных рядах массу противоречий. Рядовые коммунисты, низший и даже средний состав партийных функционеров страдали в условиях быстро таявших возможностей влиять на содержание партийно-государственной политики, которая в 1920 году все более отдалялась от реальных потребностей общества. Закономерно, что профсоюзная дискуссия выплеснула на поверхность множество других группировок со своими идеями и лозунгами.

Децизм

Дух соперничества, обуявший вождей в конце 1920-го года, возможно, был бы не столь вреден для советских государственных устоев, если бы между ними и партийной массой сохранялась надежная рутинная прослойка из твердокаменных функционеров средней руки. Однако и средний уровень парт— и совруководства, даже еще раньше, оказался пораженным червоточиной сомнений, взрыхлен исканиями честолюбий, расшатан бесконечными притираниями партийных и советских органов и заматерел, участвуя в аппаратных междоусобицах. Повелось это еще с тех пор, когда в 1918 году московский центр приступил к «собиранию Руси» под красным флагом и созданию необходимого для этого централизованной бюрократической системы.

1919 год Советская власть встретила уже в довольно упорядоченном состоянии, одновременно в столичной прессе появились публикации, противоречиво и порой противоположно оценивавшие результаты работы компартии по восстановлению государственного централизма. Если Бухарин в своей статье в центральном печатном органе партии с удовлетворением отмечал изживание анархии в государственном строительстве и приветствовал создание единой централизованной системы власти, то на страницах той же «Правды» он, как ее главный редактор, открывал подшивку 1919 года публикацией статьи И.В. Вардина (Мгеладзе) «Понять и сказать», в которой предлагалось «смотреть правде прямо в глаза». А правда, по мнению автора, заключалась в том, что «советская власть внутренне больна, на ее теле появились язвы, вскочили отравленные ядом пузыри»[70]. «Болезнь власти» — таков был диагноз, поставленный в статье состоянию коммунистической партии на начало пятнадцатого месяца ее пребывания у власти. Превратившись в чиновников, рассеявшись по комиссариатам и центрам, «коммунисты начинают отрываться от массы», предупреждал автор.

Через две недели газета возобновила обсуждение этой темы. В статье «Новые задачи строительства Республики» Н. Осинский констатировал «кризис советского аппарата»[71], который коренится в его бюрократизации. Установление весной и летом 1918 года единоличных, авторитарных иерархических форм управления было необходимо, соглашался автор, но теперь следует обратить внимание на их негативные последствия. В борьбе с ними расстрелы следует заменить гласностью, подчинить ЧК судебной власти и допустить свободу печати, ограничив ее лишь рамками, исключающими призыв к прямому свержению Советской власти.

Подобные рассуждения уже изрядно поизносились в критическом арсенале большевистских оппонентов из социалистического лагеря. Осуждение методов террора, требование свободы печати — все это было не ново. Ново было то, что эти мысли появились на страницах центрального органа партии большевиков и принадлежали ее видным работникам. Январские публикации в «Правде» стали зримым проявлением происходившего в эти дни процесса образования внутрипартийной, оппозиционной руководству ЦК РКП(б) коалиции, получившей название группировки «демократического централизма». Мы зовем не к буржуазной демократии, а к развернутой форме рабоче-крестьянской демократии — провозглашали ее лидеры