— Мудрёно, но понятно. Агрессивные действия переводятся на русский язык как «враждебные» так ведь?
— Да. Ударная группа, главные монгольские силы в составе семи туменов, это, напомню, семьдесят тысяч всадников, вторглись в Рязань, а сейчас и в Залесье. А теперь, Евпатий, подумай, что было бы, если бы смоленские рати со всеми своими силами пришли бы на помощь Рязани?
— Если твои сведения верны, то вам пришлось бы драться не с семью десятками тысяч, а с сотней тысяч и ещё двумя десятками тысяч степняков.
— Вот ты сам и ответил на свой вопрос, почему мы не пришли на помощь к рязанцам.
Евпатий хотел было что — то сказать, но жестом руки я его остановил.
— К тому же есть ещё обстоятельства. Если бы только суздальские и рязанские князья согласились бы отдать мне верховодство над своими пешими ратями и дружинами, и к нам бы ещё присоединился Михаил Всеволодич, то, видит Бог, — при этих словах я перекрестился, — я рискнул бы выступить против монголов, встретив их ещё под Рязанью. При разрозненном, несогласованном командовании случилась бы вторая Калка. Но моих тайных послов никто и слушать не стал, ведь я для суздальских и рязанских князей был Антихристом, в лучшем случае новым Святополком Окаянным. А вот Михаил Всеволодович…
— Да какой там Михаил Всеволодович! — махнул рукой Евпатий. — Он такой же странный монгольский союзник, как и ты. Я так понял, что вы оба союзники с монголами только на словах, а не на деле? — спросил Евпатий, я молча кивнул.
— Тогда почему ты, княже, снялся со всеми своими силами супротив мунгалов, а Михаил Всеволодич продолжает сидеть в Киеве? Он отдал мне, с большой неохотой, только три сотни конных дружинников, а ведь у него есть многотысячная опытная боевая дружина!?
— Я уже отписал Михаилу Всеволодовичу с тем, чтобы он ударил по ордынским становищам расположившимся у его восточной границы. В тех трёх — четырёх степных туменах, по нашим сведениям, вообще нет тяжёлой конницы, только лёгкая. Поэтому, для южно — русской дружины, как враг и противник, эти монголы придутся вполне себе по зубам. Послушает ли меня Михаил или проигнорирует — вот в чём вопрос!
— Понял тебя князь, — тяжело вздохнул Евпатий, — наверное, я тебе поверил, да и какой смысл тебе мне врать? Перебить весь мой отряд при желании вы уже давно могли бы. Но если ты не убоялся семи десятков тысяч, неужели ещё добавки в виде четырёх — пяти, как ты говоришь слабых, легкоконных туменов, ты испужался?
Я хмыкнул. Но не рассказывать же Евпатию о втором дне, наличествующем в моих планах! А они, эти тайные планы, для всякого искушённого человека уже сейчас становятся, вполне очевидны — при помощи монголов разбить рязанские и суздальские военные силы, с тем, чтобы, малой кровью, присоединить к Смоленску обезоруженные княжества, а потом уже, один на один, разобраться с потрёпанными в боях монголами.
— Ну, во — первых, количество воинов в этих ударных туменах, после Рязани и Коломны, поуменьшилось. Думаю, численность ударной монгольской группировки сократилась как минимум тысяч на десять. Во — вторых, мои войска совершенно не обучены воевать против опытной и сильной конницы на огромных, открытых пространствах лесостепи. Это целая отдельная ратная наука!
Как ни странно, но и в этих своих словах я не шёл против истины. Находись Рязань в лесных краях, а не в открытой со всех сторон для конницы противника лесостепи, то я, скорее всего, попытался бы перехватить монголов во время осады Рязани. Впоследствии присоединить к себе ослабленное княжество будет лишь вопросом техники. Со суздальцами можно потом «по — свойски» разобраться, тоже, особого труда не составит. Да, при таком варианте смоленские ратники прольют куда как больше своей крови, но зато не будут полностью сожжены и вырезаны целые русские города.
Задумавшись на мгновенье, Евпатий был вынужден со мной согласиться. Кому как не ему, настоящему русскому витязю, всю жизнь прожившему и провоевавшему на южном порубежье было не знать о имеющейся разнице между лесом и степью в особенностях ведения боя, построения ратей, своей специфике передвижения войск, особенностями снабжения продовольствием и многим другим мелочами. Также Евпатий знал, что мелочей в военном деле не бывает, тот «слепец» или «дурак» кто не замечает эти мелочи, потом расплачивается проигранными битвы и войнами. А затем, поразмыслив, он неожиданно даже, наверное, для самого себя заявил:
— Выходит, что кругом ты прав, княже, но мне оттого не легче! Ты просто не видел, что мунгалы сотворили с моей Рязанью! Дай моей конной полутысячи пройти вперёд, мы двигаемся быстрее твоей пехоты, а рязанских охочих людей можешь забрать себе. Мы же, с черниговскими и рязанскими конниками уйдём в отрыв, и будем кусать монголов в спину. Опять же, ныне осаждённым Залесским градам окажем хоть какую помощь.
Я отрицательно покачал головой.
— У меня есть планы, как полностью уничтожить вторгнувшихся в русские пределы монголов и ты, своими действиями, можешь мне невольно создать помехи.
— Чем же я тебе, княже, могу помешать? Тем, что число монголов поубавлю? — искренне удивился Евпатий.
