Орбинавты - [204]
В последние годы дряхлая, почти слепая старушка опять стала называть цветущую молодую женщину мамой, как в детстве. Но она уже не могла ходить, с людьми больше не встречалась, поэтому никто услышать этого не мог. Раймунда почти все время лежала, а Бланка ухаживала за ней, как за ребенком. Так же, как она делала это много десятилетий назад, когда Раймунда действительно была младенцем. Один раз к ним неожиданно нагрянул Пако, живший тогда в Португалии. По просьбе Бланки он целый вечер играл на гитаре, чтобы доставить удовольствие Раймунде.
Потом старушка, с трудом шевеля губами, надтреснутым голосом поделилась с Бланкой своим наблюдением:
— Знаешь, чем отличается переживание музыки в юности и в старости? Нет, мама, ты не можешь этого знать, потому что ты будешь юной, даже когда тебе будет тысяча лет!
— Не надо так волноваться, — испугалась Бланка.
Но Раймунда продолжала говорить:
— Важно не то, сколько лет человек уже прожил на земле. Важно его собственное ощущение отдаленности или близости последнего мига. Когда впереди простирается длинная жизнь, как это представляется молодым людям, в музыке всегда звучит какое-то обещание. Она всегда что-то сулит. И мы с трепетом и восторгом смотрим вперед, ожидая выполнения этих посулов.
Она немного помолчала, словно набираясь сил для продолжения.
— Наслаждение музыкой в старости — более чистое, потому что мы наслаждаемся только лишь гармонией и мелодией. Мы больше не слышим в ней ложных обещаний, которых, впрочем, в ней никогда и не было.
В день смерти сознание ненадолго вернулось к Раймунде, и она, задыхаясь, с трудом шевеля морщинистым ртом, произнесла свои последние слова:
— Не печалься, мама! Любой ребенок хочет, чтобы его мать жила вечно и всегда была молодой. Мне повезло родиться именно у тебя. Я очень счастливый ребенок…
Бланка больше не выходила замуж и не рожала детей. Время от времени у нее бывали романы с мужчинами, и всякий раз на самом пике событий она внезапно исчезала из жизни возлюбленного. Такой же образ жизни вел и Пако. Дружеских уз они тоже избегали. Терять поколение за поколением стареющих и умирающих друзей — это было бы чересчур.
Дед и внучка были одиноки уже несколько веков, и конец этому одиночеству замерцал на горизонте лишь сейчас, когда появилась надежда найти других орбинавтов…
— Как тебе ресторанчик? — спросила Бланка, когда они прогуливались по улицам. Погода была безветренная, снег весь растаял. Его время еще не пришло.
— Мило, очень мило. Только антрекоты можно было подержать на решетке немного подольше.
— Интересно, удалось ли отцу спасти своих таино. Панчито, что стало с этим народом? Ты что-нибудь знаешь?
— Нет, конкретно про таино не знаю. Но, скорее всего, они разделили судьбу многих других индейских племен во времена колонизации. Поэтому, полагаю, у Мануэля было весьма мало шансов спасти целый народ. В лучшем случае он мог как-то обезопасить свою семью или только жителей своей деревни, но даже это представляется мне сомнительным.
— Он хотел посоветоваться на эту тему с Росарио и Алонсо, — сказала Бланка. — Какой они могли дать ему совет? Что бы посоветовал ему ты?
— Забрать семью и ближайших друзей, может быть, даже все население деревни Коки — их было не так уж много — и бежать с острова, пока не поздно. Мануэль и сам понимал, как непрочен мир между испанцами и касиками острова.
— И куда бы ты посоветовал им бежать? — спросила Бланка.
— Куда угодно, но на континент, а не на другие острова. Хоть в Южную Америку, хоть в Северную. Главное — поскорей убраться с острова, где спрятаться было негде. На материке они могли кочевать в глубь территории, подальше от границы колонизации, еще две-три сотни лет. Стали бы индейцами-цыганами.
— Им пришлось бы добираться до материка на каноэ? Это не слишком далеко?
Пако подумал.
— Мануэль мог специально для этой цели зафрахтовать каравеллу или карраку, — сказал он. — Это, впрочем, тоже не идеальное решение. Беглецы могли попасть в зону влияния майя или ацтеков, а тем как раз очень нужны были пленники для массовых человеческих жертвоприношений. Безответные, лишенные воинственности таино были бы настоящим подарком для последователей кровавых богов Шибальбы.
— Была и другая проблема, — рассуждала Бланка. — Как я поняла из повести, в обществе таино в тот период еще продолжали действовать тотемные запреты. У них было табу на вступление в брак в рамках одного тотемного сообщества. Это означало, что дети Коки не стали бы вступать друг с другом в браки. Уйдя с родного острова, оказавшись среди незнакомых народов, говорящих на других языках, они могли вообще оказаться в полной изоляции.
— Если бы им повезло, они попали бы к аравакам на территории нынешней Венесуэлы. В повести говорится, что таино — это островная ветвь народа араваков. У них были очень похожие языки и сходные культуры. Вообще, они могли вступать в браки с другими индейцами, а также с испанскими колонистами в тех местах, где не шли военные действия. Они же не всегда и не везде воевали.
Пако пришла в голову хорошая мысль.
— Я посижу в библиотеках Монреаля, — решил он. — Поищу более конкретные сведения на эту тему.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.