Орбинавты - [10]
— Может быть, Богу? — отвечал вопросом на вопрос Ибрагим, перебирая янтарные четки. Со стороны он выглядел образцовым престарелым мусульманином в момент истовой молитвы, но слова его не слишком вязались с этим образом. — Или тебе? Или это вообще одно и то же?
В прежние времена подобные высказывания деда не на шутку пугали Алонсо, так как могли навлечь на семью серьезные неприятности, но постепенно он понял, что дед никогда не богохульствует в присутствии посторонних.
— Вспомни своего любимого Ибн аль-Араби[6], — сказал Ибрагим. — Разве не говорил он о едином начале бытия? Разве истинная суть не познается в озарении? Разве существует подлинное, сущностное различие между человеком и Богом, между миром и Богом, между миром и человеком?
Алонсо пожал плечами. Накануне он весь вечер провел, упиваясь стихами этого великого поэта и мыслителя из книги «Толкователь любовных страстей».
— Великий шейх — мой любимый стихотворец и твой любимый мыслитель, но не наоборот, — заметил он.
Легкий насмешливый кивок деда означал, что тот оценил фразу.
— Я не очень хорошо понимаю некоторые идеи Ибн аль-Араби и других суфиев, — признался Алонсо. — Видимо, именно из-за подобных идей его и обвиняют в ереси.
— Это-то как раз и не удивительно, — заметил дед. — Людям всегда проще верить в догмы, чем мыслить и познавать. У нас, мусульман, уже накопилась изрядная история преследований тех, кто верит и думает иначе. Хотя на сегодняшний день христиане нас в этом сильно опередили. У нас все-таки нет инквизиции. Впрочем, скоро, вероятно, будет…
Ибрагим погрустнел. По Гранаде ползли панические слухи о близящемся нашествии объединенных войск Кастилии и Арагона на последнее мусульманское государство на Пиренеях. Из-за них старик утрачивал обычную невозмутимость. Чтобы отвлечь деда от невеселых мыслей о судьбе страны, Алонсо поспешил вернуть разговор в философское русло.
— В «Свете в оазисе» вообще не упоминается Бог, — сказал он. — Но если этот мир мне снится, то, значит, ты тоже мне снишься и на самом деле тебя нет. Если же он снится тебе, то нет меня. Как выпутаться из этого противоречия?
— Вероятно, выход из таких противоречий как раз и достигается внутренним озарением, а не рассуждениями, — предположил дед. — Думаю, полностью ответить на твои вопросы сможет лишь тот, кто наделен даром менять мир силою мысли. Возможно, таким счастливцем окажешься ты сам…
Алонсо метался между страстной надеждой оказаться «таким счастливцем» и унынием, которое порождала его неспособность изменить даже простейший сон, не говоря уже о яви. Постоянные неудачи не слишком способствуют усердию, и со временем Алонсо все реже предпринимал попытки менять сюжеты сновидений. Происходящие события отвлекали от мира снов.
Поколение Алонсо и его родителей знало о былом величии ислама на Пиренеях лишь из преданий и литературных произведений. Когда-то мусульмане, пришедшие из Северной Африки, завоевали почти весь полуостров. Непокоренными остались лишь Астурия и Каталония на севере. Но с тех пор прошло почти восемьсот лет, в течение которых католические рыцари вытесняли мавров (так они называли испанских мусульман независимо от их происхождения) то из одной области, то из другой.
Несмотря на распри между христианскими королями и феодалами, столетия Реконкисты[7] постепенно вели к усилению католических стран и падению одного за другим раздробленных мусульманских эмиратов. Королевство Леон[8] уже давно вошло в состав Кастилии, а Кастилия и Арагон в последние годы, в результате брака между кастильской королевой Изабеллой и арагонским королем Фердинандом, представляли единую силу. От непобедимого в прошлом халифата Кордовы, занимавшего почти всю территорию страны Аль-Андалус, остался один-единственный эмират Гранады. Кордова, великая столица халифата, была занята христианами более двухсот лет назад. И совсем недавно — это случилось уже на памяти Алонсо — пал портовый город Малага.
Судьба Гранадского эмирата, зажатого между горными перевалами и морем, была предрешена. Правда, эмир Мухаммед Абу-Абдалла платил католическим монархам ежегодную дань, но мало кто считал, что это заставит христиан отказаться от заманчивой возможности победно завершить многовековую Реконкисту, окончательно выбить мавров с Пиренейского полуострова, сплотить кастильцев и арагонцев вокруг христианской веры, а заодно пополнить вечно пустующую казну за счет побежденных.
Христианская Европа не решалась на возобновление Крестовых походов ради освобождения из рук мусульман Гроба Господня в Иерусалиме. В этом случае крестоносцам пришлось бы столкнуться со слишком сильным противником — египетскими мамлюками, а, возможно, и турками-османами, которые прочно утвердились на территории Византии. Христианские владыки — по крайней мере, в лице Фердинада и Изабеллы, — в отличие от своих предков, ставили перед собой только разрешимые задачи. Как, например, покорение Гранады. Как изгнание из пиренейских государств всех неверных — иудеев и мавров, — если они откажутся принять христианство. Как передача инквизиции почти неограниченных полномочий во всем, что касалось преследования еретиков и ведьм, к которым можно было причислить кого угодно из-за малейшего неосторожного высказывания или просто по доносу соседа.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.