Опыты - [28]

И вот в августе или в сентябре 1975 года я оказался в отделении гнойной хирургии 81-й клинической больницы на предмет иссечения означенной кисты. Здесь я должен с самого начала предуведомить читателя, что с первого раза мне мою кисту иссекли не вполне квалифицированно и менее чем через год я был вынужден там же и по тому же поводу оперироваться снова. Но, за давностью лет и ввиду абсолютной идентичности ситуации, в моей памяти оба этих эпизода слились в совершенно нерасторжимое целое, и во избежание путаницы я буду рассказывать об этом так, как будто меня оперировали не два раза, а только один. Хотя, конечно, при таком упрощенном подходе неизбежны существенные потери в анализе моего внутреннего состояния, но все-таки это лучше, чем фактические неточности, способные повредить достоверности повествования, каковую, признаться, я ставлю превыше всего.

Нет слов, тяжелая, а местами просто страшная обстановка в отделении гнойной хирургии по контрасту с оранжерейными условиями больницы им. Кащенко произвела на меня исключительно сильное впечатление, и моим убеждениям о пользе и приятности пребывания в больнице пришлось выдержать весьма суровое испытание. И уж во всяком случае я не мог не принять к сведению, что два этих понятия далеко не всегда связаны между собой. Впрочем, когда меня с температурой, близкой к критической, и в полубессознательном от боли состоянии поздно вечером привезли в гнойное отделение, я был не слишком расположен к отвлеченным размышлениям и к наблюдениям за бытом и нравами. Тем более, что меня сразу поместили в предоперационную палату и вкатили зачем-то изрядную дозу морфия.

Кстати сказать, если, как читатель помнит, наркотики, перепробованные мной в больнице им. Кащенко, не оказывали на меня никакого действия, то морфий сработал безотказно: не только моментально и полностью прекратилась боль, но и вообще исчезли какие бы то ни было физические ощущения — я проводил рукой по телу и не чувствовал прикосновения. При этом, вопреки расхожим представлениям, я отнюдь не впал в забытье блаженных грез и галлюцинаций, а напротив, сознание прояснилось настолько, что, когда молоденькая медсестра, которая везла меня на каталке в операционную, введенная в заблуждение моей артистической внешностью, спросила, не я ли исполнял главную роль в телефильме «Портрет Дориана Грея», я ответил, что я. Ясное сознание не покинуло меня и после того, как на операционном столе мне ввели наркоз, и поэтому я могу дословно воспроизвести нижеследующую небольшую сценку, разыгравшуюся перед операцией:

Анестезиолог (сделав мне укол в вену): Спать хочешь?

Я: Нет.

Анестезиолог (минут пять спустя): А теперь?

Я: Все равно нет.

Входит хирург.

Хирург (анестезиологу): Готов?

Анестезиолог: Да вот чего-то никак не спит, сука.

Хирург: Ну и что мне с ним делать?

Анестезиолог: А хуй его знает!

Хирург: Вечно у тебя все через жопу!

Небольшая пауза.

Анестезиолог (мне): Ты сегодня пил?

Я: Нет.

Анестезиолог: А вообще пьешь?

Я: Да не очень.

Анестезиолог: Ну, сколько водки можешь выпить?

Я: Бутылки две могу.

Анестезиолог (радостно): Так бы сразу и говорил! Наташка, давай шприц. Да не этот, еб твою мать!

Только после таких экстренных мер мое ясное сознание наконец покинуло меня, и я очнулся наутро уже в общей палате.

Между нами говоря, киста копчика — заболевание хотя и не слишком приятное, но, ввиду своей локальности, не особенно тяжелое. С ним и в больнице-то держат от силы неделю. Так что уже на следующий день после операции я чувствовал себя вполне сносно, если не считать того, что по понятным причинам не мог сидеть. Поэтому я, в отличие от подавляющего большинства моих товарищей по отделению, мог взирать на окружающее глазами, не замутненными физическим страданием. А посмотреть там было на что. Будучи буквально потрясен увиденным, я даже начал вести что-то вроде дневника, сохранившиеся отрывки из которого я и намерен сейчас предложить читателю без каких-либо комментариев и литературной обработки текста, хотя, вероятно, она была бы и не лишней.

* * *

Сосед по койке после ампутации обеих ног. 65 лет. Все время стонет, кричит и плачет. На него все покрикивают: «Дед, кончай скулить! Без тебя тошно!» Никто уже не может на него смотреть и его слушать, а он все время говорит. От боли и от обезболивающих — полубред: война, станция Режицы, окружение под Калинином, прорыв, «ура!» и т. д.

* * *

Ночью мужик в сортире. Непрерывно курит, вставляя по полсигареты в мундштук. Ампутированы пальцы на ногах. Опухшие ступни. Очень обрадован мне. Много говорит, но ничего нельзя понять — у него нарушение речи после инсульта. Разбираю еле-еле. У него умер сын от рака, после этого и инсульт. А на войне был разведчиком — всю войну без единой царапины, только контузия. «В день Победы старуха дала мне рубль и огурец — пойди выпей. У нас-то нет ничего. Бедно живем». Я ухожу. Он говорит: «Не уходи, покури еще!» Но я ухожу.

* * *

Борис. Веселый разбитной парень. Бывший моряк. Ампутирована ступня, но уже выздоравливает, ходит. Широкое лицо, громкий голос. Шутки-прибаутки, анекдоты. «Где сдавать говно на анализ кала?» Рассказывает: «Раньше у меня знаешь как стоял? Я на Соколе жил, а девка — на Павелецком. Каждую ночь туда-обратно бегал. Вот так вот». Или еще: «Я сестрам говорю: чтоб ни одного старого пердака у нас в палате не было!» А сам ухаживает за 80-летним стариком. Приносит еду, водит в туалет.