Предисловие А. Жолковского
Эта книга состоит из пяти текстов, жанр которых определить трудно. К трем изданным им ранее «Главам из книги жизни» (Carte Blanche, 1990) Марк Фрейдкин добавил еще два текста — написанный в 80-е годы «Эскиз генеалогического древа» и новую «Книгу ни о чем».
Все жанры хороши, кроме скучного, к которому сочинения Фрейдкина, одаренного завидным чувством юмора и повествовательного изящества, заведомо не относятся. Если все-таки попытаться нащупать единый пульс его вещей, то, наверно, он состоит в совершенно особом, но настойчивом сочетании «правды» и «словесности».
По уверениям рассказчика «Глав из книги жизни» и устным — самого автора, да и по ощущению, складывающемуся у читателя, все описываемое — правда. Тем эффектнее звучит фраза в скобках, рефреном проходящая через «Записки брачного афериста»: «назовем его [ее] на всякий случай вымышленным именем Вася К. [Вера М., Люся С., …]». После нескольких повторов не остается ни малейшего сомнения, что все эти персонажи взяты, как говорил Зощенко, с источника жизни, что приведены их настоящие имена и вообще, что все именно так и было. Но благодаря игре в вымысел и глуповато навязчивым повторениям, комическим и музыкальным одновременно, возникает неуловимо верная интонация, в которой, казалось бы, без усилий идеально уравновешены интерес сообщаемых фактов и plaisir de texte — удовольствие от рассказывания.
Кульминации тема «вымышленных имен» достигает в эпизоде регистрации в ЗАГСЕ ребенка, родившегося на фоне многообразно фиктивных брачных и жилищных взаимоотношений между персонажами, напоминающем театр абсурда, но сочиненном не столько автором, сколько всем укладом советской жизни.
«… я, к сожалению, с самого начала пошел [в выборе имени для своего фиктивного сына]… по принципиально ложному пути отвлеченных эстетических оценок и категорий. Я подумал: „Словосочетание Степан Маркович Фрейдкин выглядит вопиющим диссонансом…, тогда как Семен Маркович Фрейдкин звучит, может быть, и не слишком изысканно, но, во всяком случае, стилистически чисто, и уж никто не упрекнет носителя такого имени в том, что его родители страдали отсутствием вкуса…“
Увы, в своих рассуждениях я полностью упустил из виду, что Вера М. и Вася К., будучи, в отличие от меня…. чистокровными русскими, исходили в выборе имени для своего сына из совершенно иных предпосылок, то есть предполагали в конечном результате иные отчество и фамилию, а это, естественно, подразумевало и иную гармоническую концепцию…»
В этом пассаже налицо едва ли не все ингредиенты авторского стиля. Тут и проглядывание подлинного имени Марк Фрейдкин сквозь сложное плетение фальшивых словес, и под сурдинку введенная тема так называемого пятого пункта, и, главное, открытый упор на роль «стилистических» факторов. В этом, как и в других своих текстах, Фрейдкин охотно пускается в металитературные рассуждения — под видом безответственного трепа, но в действительности с серьезным знанием дела. Последнее обстоятельство, в сущности, лишает критика (в частности, пишущего эти строки) какого-либо профессионального превосходства над автором — ситуация, характерная для постмодерной эпохи.
Тематика (и техника) смешения литературы с жизнью, полива с документом пронизывает все пять вещей, вошедшие в книгу. Если «Главы из книги жизни» — это разного рода автобиографические казусы, взбитые авторским нарративом до состояния некой ирои-комической пены, то «Книга ни о чем» в полном соответствии с заглавием держится исключительно внутренним натяжением этой пены, черпая свою «фактическую» опору уже не столько из житейской подоплеки, сколько из словесных же — переводческих, версификаторских, лексикографических и т. п. — экзерсисов автора, антологизирующего таким образом свое литературное прошлое.
Напротив, в «Эскизе генеалогического древа» повествовательная пена опадает, обнажая реальность — историю шести поколений предков, какой автору удалось восстановить ее по воспоминаниям своих старших родственников. Чувство дистанции и здесь не оставляет автора, но ввиду серьезности, а нередко и трагичности описываемого, вкрапления юмора рассеяны по тексту более скупо. По жанру это наполовину хроника, наполовину биографический словарь почти на пятьдесят человек — потомков реб Пейсаха Фрейдкина, родившегося где-то около 1800 года. (Кстати, словарь как литературный жанр — одна из характерных инноваций последнего времени; вспомним хотя бы «Dictionary of Khazars. A Lexicon Novel by Milorad Pavic».) Большую густоту труднопроизносимых еврейских имен на единицу русского текста можно встретить, пожалуй, только в Библии.
Впрочем, литературные истоки фрейдкинского стиля следует искать не столько в Библии (кстати, одной из самых популярных книг на русском языке), сколько у нескольких его любимых авторов, имена которых иной раз появляются на страницах книги. Это Зощенко, Гашек, Стерн (и, как выясняется, Монтень). Зощенковская интонация узнается сразу, и сразу же ощущается ее искусная транспозиция в более приподнятый, лирический, что ли, регистр, с выходом на некий спокойный простор (у автора, в отличие от создателя «Перед восходом солнца», не «закрытое сердце»), но как бы по-стерниански — без утраты иронии.
