Опыт словаря нового мышления - [186]

Перестройка поставила одной из своих важнейших задач восстановление принципа социальной справедливости в жизни советского общества, ликвидацию всех накопившихся деформаций и искажений в этой области. Задача сама по себе непростая, она осложняется и так называемым эффектом Токвиля, анализировавшего в свое время ситуацию во Франции накануне революции. Токвиль писал: «Зло, которое переносилось терпеливо как нечто неизбежное, кажется невыносимым при мысли, что от него можно избавиться. Тогда, сколько бы злоупотреблений ни устранялось, от этого как будто яснее выступают наружу оставшиеся злоупотребления, и чувство становится более жгучим: зло, правда, уменьшилось, но зато чувствительность возросла. Феодализм в цвете своих сил никогда не внушал французам такой ненависти, как накануне своего исчезновения. Самые незначительные проявления произвола у Людовика XVI казались более несносными, чем весь деспотизм Людовика XIV». Ситуация, весьма сходная с той, что происходит ныне в стране…

Восстановление социальной справедливости происходит во многих направлениях. Во всем объеме возвращаются выборным органам власти, Советам народных депутатов, их прерогативы, во многом узурпированные прежде исполнительными органами, аппаратом; исправляются неоправданные перекосы в системах заработной платы, приведшие к падению престижа инженерного, научного труда и тормозившие этим научно-технический прогресс; кардинально пересматривается весь комплекс проблем межнациональных отношений, включая права и суверенитет советских республик; законодательство приводится в соответствие с международными соглашениями о правах человека, включая и такие важные права, как право выезда из страны и возвращения в нее. В социальной области идет большая работа по подготовке к коренному пересмотру систем ценообразования и устранению дефицита товаров на рынке, к введению новых и более эффективных социальных гарантий для каждого жителя страны. Все это должно привести к существенно более полной реализации принципа социальной справедливости и восстановлению исходного замысла самого социалистического общества, каким оно представлялось его основателям.

Катрин Самари

Справедливость, о которой говорится в Декларации прав человека и гражданина, автоматически не равнозначна социальной справедливости. Некоторые идеи, развивавшиеся социальным католицизмом и марксизмом в рамках соответствующих теорий, разоблачавших нищету трудящихся в XIX веке, были в определенном смысле, правда временно, признаны господствующей идеологией «позднего капитализма» после второй мировой войны. Кейнс с блеском охарактеризовал эту революцию идей, порожденную страхом перед общей революцией: под страхом исчезновения капитализм должен социализироваться.

Но лишь война и особенно «холодная война» привели к тому, что идеи государства всеобщего благоденствия начали проскальзывать в правительственной экономической политике. Доклад Бевериджа, представленный британскому правительству в 1942 году, ставил в один ряд с другими правами (которые правительство должно было обеспечить) право на социальное обеспечение, гарантированный минимальный доход и занятость. Автор кардинально изменил привычную формулу либеральной мысли: «Полная занятость обеспечивает процветание, а не наоборот».

Отныне темы, ранее интересовавшие рабочий реформизм, нашли новых сторонников, на сей раз на государственном уровне. По мнению Джона Роулза (1958 г.), справедливость подразумевает существование подлежащего перераспределению «неуравненного излишка». Однако в конце 60-х годов социальные условия роста резко изменились: тейлоризм и фордизм достигли своего предела. Снижение производительности труда сначала повлекло за собой инфляцию, а потом кризис. Кризис узаконения (Ю. Хабермас)? Кризис «монополистического способа регулирования», который включил социальные преимущества в сами механизмы роста, частично освободившись от влияния колебаний рынка («школа регулирования»)?

Многие критики капитализма, указывая на противоречия, характерные для послевоенного роста, видели в развитии государственного сектора своего рода «костыли» системы. Механизмы государства-провидения узаконивали и сковывали основные виды социального неравенства (см., например, Джеймс О'Коннор, Ле Пор, Мандель, Бурдье и Пассерон; в качестве противника такой точки зрения упомянем Будона).

Новая длительная депрессия капиталистической экономики привела к пересмотру идей и даже истории: левые силы Запада, в особенности Старого Света с его сильными рабочими традициями, выступили против ликвидации государственного сектора и коллективных соглашений, разоблачая «двухскоростное» либеральное общество (одна скорость - для богатых и тех, кто имеет работу и надлежащую квалификацию, другая - для всех остальных). Парадокс заключается в том, что в это же время реформистские речи, восхваляющие достоинства рынка, индивидуальный подход к заработной плате на основе конкуренции и передачи в частный сектор сферы услуг, раздались и на Востоке. Одновременность кризиса государства всеобщего благоденствия и системы государственного планирования дала либеральной мысли преимущество (особенно в первой половине 80-х годов), так как казалось, что она способна дать рецепт борьбы с одним и тем же злом: только «невидимая рука» рынка может победить бюрократизм. И именно ради рынка социальные преимущества роста были объявлены неэффективными. Традиционная либеральная проблематика дополнилась критикой государственного управления и стоящих за ним бюрократов. Североамериканские теории «прав собственности» и «общественного выбора» (А. Бьюкенен, Р. Теллисон, вслед за ними Лепаж) разоблачали «политические сделки» под предлогом псевдоглавенства интересов государства и доказывали правильность политики реприватизации.