«Опыт и понятие революции». Сборник статей - [36]

, и в других своих работах). Если Скиннер и его союзник Джон Покок противопоставляли республиканскую и этатистскую модели как непримиримые и несводимые политические проекты, то Негри и Хардт формулируют конфликт в философских терминах: это спор между имманентистским, материалистическим движением Возрождения (итальянская культура Негри играет в этой апологии Возрождения не последнюю роль) и трансцендентализмом всех мастей. Поэтому в лагере угнетателей творческой материи у них оказываются и республиканец Руссо, и либерал Кант, и государственник Гегель. Любая мысль, пытающая примирить и опосредовать фундаментальное противоречие современности, автоматически попадает в репрессивный трансценденталистский лагерь. Кто не с нами, тот против нас.

Как и Маркс, Негри и Хардт рассматривают историю как последовательное сведение всех противоречий к одному. С этой точки зрения спинозистская, монистическая картина мира не только является изначально верной, но именно она открывается нам в кульминационный момент истории, каким является современность. Мысль Спинозы задействуется дважды: один раз, чтобы защитить истинность и единственность чувственного мира от посягательств отчуждающего трансцендентализма, и второй раз, чтобы указать на единство и единственность самой отчуждающей силы — Империи. Империя отличается от понятия "империализм" именно тем, что она одна, а империалистических национальных государств — много. Спинозистский взгляд на мир объявляется единственно верным, но с одной важной корректировкой: вместо неразрывного тождества Бога с миром, лицевой стороны с изнанкой, мы получаем здесь непримиримое противоречие, в результате которого лицевая (репрезентативная, трансцендентная) сторона должна исчезнуть, уступив место уже неразделимому единству и единственности ее изнанки — материальной множественности [7].

Используя критический аппарат Фуко, Негри и Хардт добавляют к нему политический и даже юридический языки, указывая, что "биовласть" и "контроль" не исключают суверенитета и легитимности, но преобразуют их. Трактовка фукианской власти как политического режима переводит эту концепцию в практический план и создает предпосылки для позиционной политической критики и политической альтернативы [8]. От объективизма Фуко Негри и Хардт переходят к подлинному субстанциализму Спинозы: не веря в репрезентацию и непосредственно отождествляя субстанцию (совокупность сущего) с субъектом (ее мышлением, пониманием), а сотворенную природу (natura naturata) с ее творческой силой (natura naturans), Спиноза считал власть (potentia) не соотношением сил (как Фуко), а фундаментальным внутренним, творческим принципом бытия. Поэтому в своих политических произведениях он призывал выводить политическую власть (potestas) из порождающего могущества (potentia) и отдавал предпочтение демократии как строю, "наиболее приближенному к свободе" [9], реализации непосредственного тождества множеств (multitudo) и их власти.

3. Империя и революция

Итак, Негри и Хардт отождествляют понятийные структуры "постмодернистской" философии Фуко и Делёза, в их консервативном изводе, с имперской традицией понимания политики. Политическая форма империи, на время ушедшая в тень "государства" и потерявшая свою легитимность в результате победы над нацизмом и деколонизации, снова становится актуальной. Более того, теперь постепенно становится ясно, что она никуда и не исчезала и что "империя" — это не пережиток прошлого, а органическая составляющая Нового времени, образующая, наряду с "государством" и "революцией", один из его основных политических горизонтов. Для Нового времени характерны не только самоидентичный репрезентативный субъект правового государства, не только институционализированный бунт эмансипирующихся субъектов политического действия, но и универсалистская, насильственная экспансия, стремящаяся возродить утерянный мир античности и в то же время несущая мессианскую, милленаристскую миссию общества всеобщего благоденствия. Язык и реалии империи возрождаются во всех узловых точках новой истории [10] Философия республиканского народовластия, легшая в основу современного конституционализма, была переоткрыта на исходе Средних веков "имперскими богословами" Марсилием Падуанским и Уильямом Оккамом в целях легитимации светской власти Священной Римской империи перед лицом папской власти. Собственно Новое время начинается с открытия огромных пространств, их захвата и их эксплуатации. С точки зрения многих теоретиков [11] территориальное оформление европейских государств в XVI–XVII веках имеет своей мыслительной предпосылкой открытие "бесконечных" и "пустых" пространств океана. Колониальные державы Запада получили тем самым двойную идентичность — как суверенные государства и как метрополии обширных колоний, не имеющих суверенного статуса и стоящих, в определенном смысле, вне закона. Не всегда эта власть открыто характеризовалась как имперская, но дело здесь не столько в понятии, сколько в самой форме господства над удаленными, неравноправными подданными. В это время в Европе Священная Римская империя переживает не лучшие времена. В результате Вестфальского мира она теряет большую часть своей территории в пользу множества суверенных государств. Классический век называет, устами Самуэля Пуфендорфа, Священную Римскую империю "монстром". Но после