Опять ягодка - [2]

Доходило подчас до смешного. Случился однажды зимой такой трагифарс. Катя поздно возвращалась домой. Спальный район Москвы, страшно… Большие шансы встретиться с хулиганами, подростками-отморозками. Возможен даже маньяк. Ну, чего ждешь, то обычно и бывает… Черная тень метнулась по снегу и спряталась за дерево. Катя остановилась. Потом осторожно двинулась дальше, не отрывая взгляда от этого дерева. Оттуда опять: фр-р-р! И черная тень оказалась за деревом поближе к Кате. Она оцепенела от ужаса, поняв, что за ней идет настоящая охота. Затем, оторвав от асфальта непослушные ноги, отбежала подальше от того дерева и спряталась за другое, а затем – еще дальше и притаилась за следующим. При всех своих перебежках Катя не упускала из виду дерева, за которым укрылся – она уже в этом не сомневалась – маньяк. Но тот тоже не дремал и короткими стремительными рывками приближался к своей жертве, догонял, настигал… Прятки эти длились минут пятнадцать. Вместе с возрастающим страхом, который грозил уже превратиться в панику. Остатки самообладания подсказали Кате разумное решение: добежать обратно до метро и попросить кого-нибудь из – хотя бы с виду – порядочных мужчин проводить ее до дома. Она осторожно выдвинулась из-за дерева и, пятясь на цыпочках и не отрывая взгляда от пространства перед собой, тронулась в путь. И тут он ее настиг… «Он» оказался большим черным полиэтиленовым пакетом. Это его ветер швырял от дерева к дереву. Эпизод этот еще больше укрепил в Кате сознание комнатной собачки, которая боится всего на свете и хочет спрятаться, хочет, чтобы ее кто-нибудь защитил.

Катя работала наборщицей в одном крупном издательстве. Но на вопрос «кем работаешь?» отвечать – «машинисткой» – было бы неточно и даже глупо, ведь это могло повлечь за собой следующий вполне логичный вопрос: «Машинисткой чего?» Можно же быть, например, машинисткой поезда (или женщинам нельзя? …ну, неважно) или, допустим, оператором машинного доения. Архаичность должности, сравнимой теперь с должностью писаря в XIX веке, Катю злила, и на такого рода вопросы она неизменно отвечала, что работает корректором в издательстве. Но, если по правде, Катя всю жизнь была именно машинисткой. Сколько себя помнила, она всегда печатала – сначала на разных машинках, затем на клавиатуре компьютера. По совместительству она была там и корректором и исправляла грамматические ошибки литераторов. А еще она работала с некоторыми писателями у них дома, и это был дополнительный заработок. Рукописи, написанные подчас совершенно безобразным и неразборчивым почерком, она превращала в печатный текст и была в этом роде литературной деятельности совершенно уникальна, ибо встречались в ее практике тексты, разобрать которые только она и могла. Конечно, все «продвинутые» писатели работали теперь на компьютерах, но, однако, находились и такие, кто продолжал упрямо долбить по клавишам своих «ундервудов»; более того, встречались и такие ретрограды, которые принципиально игнорировали прогресс и писали – вот именно писали – ручками. И уж совсем отдельно в этой немногочисленной группе стояли единицы-консерваторы, которые писали исключительно ручками перьевыми.

Один из них так и сказал однажды Кате: «С пером в руке все-таки хоть на миллиметр, но ближе к Пушкину, чем с компьютером». На что Катя, с присущей ей желчью, выработанной за долгие годы общения с литераторами, рискуя потерять заказ, мрачно заметила: «Ну, тогда вам нужен не «Паркер», а гусиное перо. Я вам подарю. В деревне, где я живу летом, полно гусей. Я вам понадергаю, хотите?» Писатель, как ни странно, не обиделся и даже рассмеялся.

А домашняя работа с писателями была очень важна для Кати, потому что официальная служба в издательстве денег приносила мало, и прожить на них было бы трудно, если не невозможно. Так что именно консерваторы, неразборчиво пишущие ручками на исчерканных вдоль и поперек листах бумаги, были основной ее клиентурой и основным источником ее скромного дохода.

А дополнительные деньги нужны были Кате для сына. Она всегда говорила: «Мне нужно сына на ноги поднимать». Вот так и жила – поднимала на ноги сына и работала машинисткой на нескольких работах. Сын Кати тяжело болел в детстве, и не обошлось без осложнений. Теперь он представлял собою интеллигентного, образованного и абсолютно чистого душой мальчишку, который был словно не от мира сего. В буквальном смысле этих слов, ибо в «сей мир» он не вписывался совершенно. Орхидея посреди чертополоха, скрипач, исполняющий Дебюсси посреди рэперской команды. Словом, юноша вместе со своей виолончелью (не самый, согласитесь, популярный инструмент в наше время, а он играл именно на нем) и со своими идеалами был бы уместен в каком-нибудь литературном или музыкальном салоне совсем в другое время, не такое жестокое и прагматичное. И ни в коем случае – в типичной молодежной тусовке, на дискотеке, или в ночном клубе. А представить себе его в армии было бы совершенно немыслимо. Там он погиб бы в первую же неделю службы. В военкомате его детский диагноз не послужил аргументом для освобождения от воинской повинности, от священного долга перед Родиной, несмотря на то, что его присутствие в армии ее, армию, просто опозорило бы. Значит, надо было платить. Поэтому Катя, носясь как угорелая по разным работам, собирала постепенно деньги на «белый билет» для сына.