У нас в доме жили собака Реми и кот Сёма. Реми была немецкой овчаркой с пугающей родословной, которая должна была вызывать по меньшей мере большое уважение. Порода незаменимая, как известно, во всех концлагерях, но это, знаете ли, как воспитать это грозное животное. Овчарка однажды серьезно заболела, да так, что потребовалась операция. Перед операцией собака старательно делала вид, что она абсолютно здорова, – совсем как некоторые люди, у которых перед кабинетом стоматолога неожиданно перестает болеть зуб. Реми вообще имела характер комнатной болонки: она была нежна, пуглива и ласкова. Многие собаки любят, как известно, целоваться, то есть по-собачьи – лизаться. Нашу в области поцелуев мог победить разве что Леонид Ильич Брежнев. Еще она очень любила воду – купаться и плавать, а еще мою жену Люду, которая чаще всех ее выводила гулять. Но все-таки на первом месте в любви у нее был… кот Сёма! Это была не просто любовь, а что-то вроде «не могу жить без»!
О Сёме нужно сказать особо. Первое время, когда он у нас появился, его долго принимали за кошечку, так как он был трехцветным. Все продолжалось до тех пор, пока у лежащей на кухне кошечки не обнаружилось кое-что! Она (как мы были уверены и потому звали Мусей) в тот день лежала на кухне, на диванчике, растопырив лапы. А между ними вдруг выступило то, чего у кошечки Муси не могло быть по определению. Жена повезла ее – или уже можно сказать его – в ветеринарную клинику, поскольку не могла в эту новую правду поверить.
Вся очередь ржала. Вы, говорят, чего без очереди? Жена отвечает: «Мы только на минуту. У нас ничего не болит. Нам только – определить пол!» Вот тут-то все и стали ржать, мол, да вы что? С ума спятили? Она же трехцветная!
Все оказались не правы!
Ветеринар долго не мог понять, в чем дело, пока не обнаружил у кота дефект: яички у него были не снаружи, а как-то запрятаны внутрь, за брюшину. Таким образом пол был установлен, и кот, который уже привык и отзывался на кличку Муся, был переименован в Сёму. Кстати, один приятель, пришедший к нам как-то в гости, еврей по национальности, заподозрил нас в антисемитизме. «Конечно, – сказал обидчиво, – Сёмой назвали! Кота! По-другому не могли!» Он считал, что кот Васька, начиная с басен Крылова, это нормально, а вот Сёма – это уже антисемитизм.
Ну ладно, Сёма и Сёма… А его половой дефект оказался привлекательнейшим свойством, когда мы его вывозили на дачу. Его и собаку Реми мы возили каждое лето на дачу. И они там вместе, значит, жили. Вот там-то пикантная особенность Сёмы и проявилась. Оказалось, что он из-за нее был… лишен репродуктивной функции! То есть котята от него не рождались. Вообще и никогда! И это очень полезное для дачной демографической системы свойство делало его желанным гостем на всех грядках округи, во всех дворах. Хозяева чуть ли не в очередь выстраивались, чтобы его скрестить со своими озабоченными кошками, потому что котят не принесут, и их, мол, топить уже не надо. И пристраивать куда-нибудь другим хозяевам. И поэтому кот исправно исполнял без всякого риска мужские обязанности.
Ну, не знаю, как насчет умственной энергии у Сёмы, но, во всяком случае, он был умен настолько, что котята от него не рождались, хотя кошки к нему тянулись всей душой и телом. Их любовные призывы, их страстный вой по ночам не смущали Сёму. Он был царственно невозмутим и доступен лишь избранным.
Однако вернемся к любви – к отношениям собаки и кота. Она, наша Реми, нежная овчарка, пугливое антилагерное существо, любила его совершенно невозможной любовью. Например, когда у нее родились щенки, ей было на них… не то чтобы наплевать, но они были для нее гораздо менее важны, чем любимец Сёма. Когда щенки в количестве семи штук вываливались из комнаты, которая в тот момент была для них определена у нас в квартире, топая своими толстыми ногами… А щенки немецкой овчарки, они очень хорошенькие… Они устремлялись в коридор, где делали лужи, а потом должны были найти мамку, чтобы припасть к ее кормящей груди. В это время Реми, игнорируя совершенно своих законных детей, по всей квартире искала Сёму, чтобы его вылизать, поздороваться, то есть пожелать ему доброго утра. А щенки, они – как-то так, между прочим… То есть они были абсолютно лишены материнской ласки.
Эта любовь, она выражалась во всем… Мы Сёму первое время наказывали, если он нагадит в коридоре… Он метил углы, он не был кастрированным котом, поэтому метил все подряд. Я его жестоко наказывал. Ну, как жестоко? Вышвыривал за дверь, а до этого тыкал лицом в испражнения и лужи и говорил: «Не надо!» – а потом показывал на унитаз и говорил: «Вот здесь, вот здесь!» А потом вышвыривал за дверь.
За дверью Сёма устраивал целый цирк. За дверью у него начиналась древнегреческая трагедия. Он принимался гулко, низким человеческим голосом орать. Орать, как… – я даже не знаю, с чем сравнить, – как роженица, таким голосом, что соседи иногда выбегали в коридор и спрашивали, кто мучает животное.
Реми все это видела, и вскоре при ней его уже нельзя было наказывать, потому что она за него заступалась, визжала – не могла перенести то, что Сёму вышвыривают за дверь. В один прекрасный день случилось вот что… Сёма сделал свои поганые дела, и Люда мне говорит: «Ты его накажи сейчас, вышвырни, после того как я поведу Реми гулять, чтобы она ничего не видела».
