Opus Dei. Археология службы - [30]
Порог
Попытаемся резюмировать в виде тезисов основные черты, определяющие онтологию литургического таинства.
1) В литургии речь идет о новой онтолого-практической парадигме – действительности, в которой бытие и действие вступают на порог неразличимости. Если Платон, по словам Фуко, учил политика не тому, что он должен делать, но тому, кем он должен быть, чтобы при случае мочь действовать благим образом (Фуко 1, с. 305–306), то теперь речь идет о том, чтобы показать, как до`лжно действовать, чтобы мочь быть, – или, скорее, как достичь точки неразличимости, в которой священник есть то, что он должен делать, и должен делать то, что он есть. Подчинение действия бытию, определявшее античную философию, утрачивает здесь свое значение.
2) Поэтому, в то время как бытие и субстанция остаются независимыми от эффектов-следствий, которые они могут произвести, в качестве действительности [nell’effettualità] бытие является неотличимым от своих эффектов, оно в них состоит (esse in effectu) и является для них «функциональным».
3) Сущностной чертой действительности является дельность. Под этим термином мы понимаем то, что бытие не просто есть, но «пускает себя в дело», приводит в действие и осуществляет себя само. Как следствие, energeia отныне означает не бытие-в-деле как полное пребывание в присутствии, но «оперативность», в которой сами различения потенции и акта, операции и ее результата, делаются неопределенными[112] и утрачивают свой смысл. Opus является самой operatio, и дельной является божественная потенция (operatoria virtus Dei), которая прямо в самой своей виртуальности пускает себя в дело и осуществляется. В этом смысле дельность является реальной виртуальностью или виртуальной реальностью.
4) В этом измерении причина и ее эффект-следствие сохраняются, но в то же самое время делаются неопределенными: с одной стороны, деятель действует только поскольку он сам, в свою очередь, является эффектом-следствием (поскольку, как инструмент, он движим перводеятелем); с другой – эффект-следствие автономизируется от своей причины (для него она является только инструментальной причиной, но не действующей и не целевой).
5) В результате действие таинства расщепляется надвое: есть проявленное действие (opus operans или operantis), которое по внешности действует, но в реальности лишь предоставляет инструмент и «замещение» для скрытого деятеля, от которого и зависит вся действенность операции. Но именно благодаря этому отделению действия (сведенного к инструментальной причине) от его действенности, сакраментальная операция может надежно достичь своей действительности ex opere operato.
3
Генеалогия служебной обязанности
1. В истории Церкви термин, именующий действительностную практику, базовые черты которой мы пытаемся определить, это не «литургия» (которая в латыни появляется только начиная с XVII века и становится обязательной лишь в XX веке), но officium.
Разумеется, в первые века самые разные термины конкурировали в качестве перевода греческой leitourgia и вообще служили для обозначения той функции, которую она выражала. В первую очередь это термин, обозначавший политическую литургию в Римской империи: munus. В римском политико-юридическом словаре munus полностью соответствовал leitourgia, поэтому светские источники одинаково говорят о munera decurionum, curialium, gladiatorium, annonarium, militiae[113] и так далее, и, как это имеет место с leitourgia и в греческом, различают munera personalia, munera patrimonii et munera mixta[114]. Поэтому нет ничего удивительного в том, что термин рано перешел в лексикон Церкви, чтобы обозначать либо божественную службу священника в целом, либо само жертвоприношение Христа. Еще у Амвросия – которому, впрочем, мы обязаны решающим сдвигом в использовании термина officium – встречаются оба этих значения. Сообщая в одном письме о том, что, когда он начал служить мессу в новой базилике, часть верующих, услышав новость о прибытии имперских официальных лиц, ушла в другую базилику, он пишет: Ego tamen mansi in munere, missam facere coepi[115] (Ep. 20), где munus не может означать ничего другого, кроме должностной функции, которую он исполнял в тот момент. В другом письме, напротив, сама смерть Христа оказывается принципиально определенной как publicum munus: quia cognoverat per filii mundi redemptionem aula regalis, etiam sua morte putabat se aliquid publico addituram muneri [116](Ep. 63). Как и в Послании к Евреям, жертва Христа предстает здесь в качестве общественного служения, литургии, совершенной ради спасения человечества.
Однако латинский термин, который поначалу представлялся идеально подходящим для того, чтобы обозначать литургическую функцию, – это
