Оправдание Острова - [16]

В лето двадцатое правления мудрейшего Юстина он охотился на зайца. И не успел он поставить силки, как с небес упал огромный змей, и все ужаснулись. И был гром и стенание земли, люди же разбежались. И понял князь, что это был знак свыше, чтобы отвратить его от охоты на зайцев как занятия неблагочестивого. И с тех пор на охоту он больше не ездил.

В лето двадцать пятое правления благороднейшего Юстина на Остров прибыл эллинский философ Евсевий. Видя праведную жизнь князя, Евсевий изменил строй своих мыслей и принял крещение. Будучи человеком небедным, он дал князю 300 динариев на благоустройство Острова. Движим любовью к своему народу, все до последнего динария бессребреник Юстин без промедления потратил на благие дела, Евсевию же дал хартию с обещанием, что на том свете пожертвованные деньги вернутся тому сторицей.

Через год Евсевий скоропостижно скончался, и, когда его хоронили, в руки ему была вложена означенная хартия. Спустя несколько недель он явился во сне Юстину со словами: возьми свою хартию. И тогда раскопали могилу, и обрели Евсевия сидящим со свитком в руке. Когда же пытались взять этот свиток, то покойный не дал его никому, кроме князя. После того как Юстин хартию взял, Евсевий снова лег. И все прочли в ней написанное: я, Евсевий Философ, подтверждаю благоверному князю Юстину своеручной подписью, что получил долг сторицей. Узнав об этом удивительном событии, многие состоятельные люди давали деньги князю Юстину без боязни и, можно даже сказать, с радостью.

В лето двадцать шестое правления Юстина в кувшин с вином заползла змея и выпила всё вино. От этого она так распухла, что не смогла выползти. Когда же кувшин принесли премудрому Юстину, князь сказал змее с кроткой улыбкою:

Сначала отдай нам выпитое тобой вино, и только тогда сможешь выйти наружу.

Изрыгнув через какое-то время вино, змея освободилась. Находившиеся же при этом пали ниц и прославили великую мудрость князя.

В лето тридцатое правления Юстина случилось великое несчастье: сентябрьской ночью запылал княжеский Дворец. Его долго тушили, а когда наконец это удалось, то в княжеской спальне обнаружили два обугленных тела. Это были тела Юстина и Гликерии. Так сгорели два светоча благочестия, и спальня стала им усыпальницей.

Парфений

Не всё из того, что сказано Прокопием в хронике, следует считать ложью. Прокопий справедливо указывает, что у каждого человека время свое, да и оно может меняться в разные периоды его жизни. Прав он и в том, что каждому человеку долгота и ритм времени даются по потребности. Иной раз нужно больше времени, чтобы что-то понять или, наоборот, объяснить другим.

Да, у всех людей есть общее время, но оно – не более чем пунктирная линия, с которой соединяются личные времена каждого из нас. Потому некоторые живут двадцать лет, а некоторые двести. Или девятьсот. Их личное время – это реальность, а общее время – чистая условность. Желание сделать вид, что всё связано. Как-то даже неожиданно, что Прокопий это понимал.

Что до незаконного стремления Юстина и Гликерии править как можно дольше, то оно не отменяло правильности их подсчетов. Мы с Ксенией, словно чувствуя (она-то точно чувствовала), что наша жизнь несколько затянется, не торопились взрослеть.

В отличие от прочих хронистов, Прокопий старался держаться поближе к княжескому двору, объясняя это тем, что ему как историку необходимо получать информацию из первоисточника. Время от времени он даже показывал князю написанное, что, прямо скажем, трудно объяснить какой-то необходимостью.

Оправдываясь, Прокопий говорил, что делал это по велению сердца, не в силах скрыть своей любви к правящим особам. Впрочем, как показала тайная рукопись Прокопия, веление его сердца в течение дня могло меняться до неузнаваемости.

Да, была в Прокопии некая двойственность, ведь даже незнакомые с Истинной историей современники называли его человеком с двумя языками. Подобно большинству художественных высказываний, образ этот не считался с реальностью, ибо у историка не было, как известно, ни одного. Во внеязыковом отношении реальность была тоже не так проста, как это кажется на первый взгляд. Либерализм не был сильной стороной Средневековья, а опыт того же Прокопия говорит о том, что порой и одного языка было много.

Разумеется, столь радикальное отличие двух Прокопиевых версий истории производит неблагоприятное впечатление. Две истории должны вроде бы дополнять друг друга, но от их соединения объем истины не увеличивается, потому что ни та, ни другая не ставили своей задачей поиск истины. Это несколько отличается от того, к чему мы (имею в виду нас с Ксенией) привыкли в Средние века.

В ту далекую эпоху история была в большей степени историей, потому что смотрела на вещи менее предвзято. Современная же историческая мысль формируется обстоятельствами, далекими от описываемых событий. Она зависит от политической целесообразности, что превращает исторические сочинения в инструмент борьбы. Вот почему нынешний историк в том или ином смысле – участник событий, и взгляд его – это взгляд сбоку. Средневековый же историк смотрел сверху.