Оправдание Острова - [15]

Во время игры Гликерия, как поистине вторая мать, неусыпно следила за тем, чтобы ни один из ножичков не полетел в сторону наследника княжеского трона. Когда же диавольским наущением ножичек все-таки полетел в его сторону, малолетнего Парфения спас крик предназначенной ему в жёны малолетней же Ксении. В тот час она гуляла со своей родней у моря. Проходя мимо скалы, напоминающей башню, она коротко крикнула:

Нож!

И этого было достаточно. Преодолев неповоротливость, мальчик успел сделать пол-оборота, и нож, летевший ему в сердце, вонзился в предплечье.

Это оказался больших размеров нож, и брошен он был искусно, так что, если бы не крик, всё могло бы кончиться для Парфения плачевно. Вне себя от гнева, благорассудная Гликерия велела тут же отрубить голову отроку, неосторожно бросившему нож. Некоторые лжецы или просто люди несведущие вспоминают, что отрубленная голова якобы заговорила. Если же принять во внимание, что именно она говорила (а я не желаю этого повторять), то история с говорящей головой представляется совершенно недостоверной.

Ксения

Самой игры в ножички я не видела (мы находились слишком далеко от игравших), но почувствовала, чем они там, на севере Острова, сейчас занимаются.

Мы гуляли по берегу моря около нашего замка. Впереди шла тетушка Клавдия, сестра моего умершего отца, которая занималась моим воспитанием. Шла по полоске прибоя, подобрав подол платья. Держала его обеими руками, высоко – выше колен, и всё равно часть подола скользила по мокрому песку, то и дело погружаясь в дрожащую морскую пену. В этот день я обратила внимание на ноги Клавдии. Они были, говоря современным языком, x-образными. Внезапно я почувствовала укол беспокойства и, еще не понимая, что делаю, закричала:

– Нож!

– Отчего ты закричала «Нож!»? – спросила тетушка, не замедляя движения.

– А отчего у вас x-образные ноги? – ответила я вопросом на вопрос.

Клавдия не поняла ни моего крика, ни вопроса, я тоже не поняла ни того, ни другого – вырвалось просто. Я находилась, вообще говоря, не здесь. Видела в далеком Городе Парфения, слышала в непроглядном будущем слова. Такое, впрочем, случалось и с Клавдией, сказавшей про меня однажды: проблемный ребенок. Я думаю, это у нас семейное.

Парфения мой крик спас. Каким-то странным образом он услышал его (мои слова суженый слышал с любого расстояния) и повернулся в мою сторону. Этого было достаточно, чтобы нож попал не в сердце, а в плечо. Из двух версий события, предложенных Прокопием Гугнивым, к истине ближе та, которая отражена в Истинной истории.

В лето двенадцатое регентства Юстина преданная супруга его Гликерия, этот сосуд целомудрия, основала Дом благочестия, в который селила женщин, прежде торговавших своим телом, но вставших на путь исправления. Чтобы не возникло у них искушения предаться прежнему греху, из Дома удалили мужчин, кроме одного лишь привратника Евлампия 92 лет. Покаявшиеся (они называли друг друга сестрами) шили повседневную одежду. Раз в неделю, в воскресный день, одна из сестер ездила на торг, где сшитые вещи продавались, а вырученные деньги шли женщинам на пропитание.

В лето четырнадцатое регентского правления князя Юстина светоч человеколюбия Гликерия создала еще один такой дом, а затем еще и еще. Нравы на Острове улучшились настолько, что некоторые стали бояться, что в конце концов здесь прекратится деторождение. Или же оно будет осуществляться каким-либо более безгрешным способом – например, почкованием. Между тем, главное предназначение правящей четы – воспитание княжеской пары – выполнялось в высшей степени ответственно, хотя и медленно.

В лето восемнадцатое правления праведного Юстина события развивались, как всегда, без спешки. За восемь лет, прошедших со дня памятной игры в ножички, юные Парфений и Ксения стали старше лишь года на полтора. Это показывает, каким непростым было воспитательное дело благочестивых Юстина и Гликерии.

Они справедливо рассудили, что в таких случаях торопиться не следует, и естественное замедление времени Парфения и Ксении ни в коем случае не следует искусственно преодолевать. Юстином и Гликерией было замечено, что время в детстве неторопливо. Таковое открытие позволило им считать годы Парфения и Ксении особым образом, деля их на три, а иной раз и на четыре. Это, конечно, вынуждало их оставаться у власти дольше, чем предполагалось, но уж так были устроены эти люди, что не могли оставить своих подопечных недовоспитанными.

Если для надлежащего воспитания понадобится и сто лет, говорил, бывало, Юстин, значит, столько и будем над этим трудиться.

Убежден, что не нужно сравнивать время разных людей или говорить: тот прожил долго, а вот этот нет. Каждый прожил столько, сколько ему благопотребно для достижения жизненной цели. Ведомо всем, какая путаница наступает, едва лишь мы начинаем говорить о времени, возрасте и тому подобных материях. Тут же выясняется, что время у каждого свое, и оттого-то так трудно людям находить общий язык.

Вот почему не всякий знает свой возраст. Не редкость ведь семьи, где возраста не знает никто, хотя там представляют, допустим, кто старший в роде. Если же пребывают в неведении и относительно этого, то о возрасте договариваются. Время хорошо тем, что о нем всегда можно договориться.