Оправдание невиновных - [11]

Арина вгляделась в снимок:

— Так у него же на виске след, разве не…

Плюшкин укоризненно покрутил головой:

— Торопыга ты, торопыга. С чего бы здоровому мальчишке об угол виском прикладываться? Стукнул его кто-то, ну или оттолкнул, или оплеуху, может, дал, след в области левой скуловой кости как раз об этом нам и говорит. Оплеуха-то так себе, несильная, но пацан упал. И виском о какой-то угол ударился. Смерть наступила от внутричерепного кровоизлияния, явившегося следствием удара. Умер мальчишка быстро. Хотя насчет практически мгновенного наступления смерти я, пожалуй, с коллегой поспорил бы. По снимкам судя, я немного бы его сдвинул. Время то есть, с момента удара до наступления смерти. Не мгновенно мальчик умер. И вот тут еще, видишь… в дыхательных путях следы инородного вещества. И даже обозначено, где и сколько. И заметь, не во рту, не в ноздрях — там тоже есть, конечно, но это и понятно. А вот ниже… М-да.

— Инородного вещества?

— Пепел у мальчика в бронхах, вот что. Тимченко-то, видать, решил, что раз тело в печке лежало, то пепел вполне логичен. Но не в бронхах же! Впрочем, коллега мой разлюбезный на выводы не щедр. А вот следователь мог бы и задуматься.

— То есть… мальчик еще жив был, когда его в печку сунули? — Арина едва сама не задохнулась от такого предположения.

Семен Семеныч пожал плечами:

— Ну а как бы он еще мог пепел вдохнуть?

— Так он задохнулся, получается? — заторопилась она.

Но медик покачал головой:

— Нет, умница моя, признаков асфиксии нет. Если, конечно, Тимченко их не пропустил, но это очень вряд ли. Он, хотя на выводы и не горазд, но мужик дотошный. А уж чтоб асфиксию просмотреть, надо глаза себе завязать, иначе никак. Да и на снимках ничего похожего. Нет, причина смерти действительно удар по голове. Сперва пацан от этого удара сознание потерял. Скорее всего. А несколько погодя умер. Именно от удара по голове, точнее, разумеется, от вызванного этим ударом кровоизлияния. Но, предполагаю, не совсем сразу. Судя по тому как кровоизлияние успело распространиться, цвет опять же… ну за полчаса поручусь. Даже, пожалуй, и час возможен.

— Погодите, Семен Семеныч… но это же значит… мальчишку можно было еще спасти? Ну… если бы его не в печку сунули, а «скорую» вызвали?

— Не знаю, — медик пожал плечами. — Если бы сразу начали интенсивную терапию, да успели довезти до стационара, да к хорошему нейрохирургу повезло попасть… что, сама понимаешь, есть вопрос удачного стечения обстоятельств. Но… да, возможно. И даже вполне может быть. Да ты сама погляди!

Разглядывать снимки Арина не стала — чего их теперь разглядывать, если Плюшкин все сказал. В голове настойчиво билась жутковатая в своей непоправимости — уже непоправимости — мысль: если бы Софьин приятель со смешной фамилией Гулявкин, испугавшись при виде бездыханного детского тельца, не стал бы спьяну и в панике совать это самое тельце в печку — вот уж дурак-то, неужели действительно спрятать хотел? — если бы у него голова в этот момент работала чуть лучше, не исключено, что маленький Витя Кащеев был бы все еще жив.

Безропотная Соня, которую совсем еще недавно Арине было искренне жаль, теперь вызывала куда меньше сочувствия. Если бы ее приятель был не настолько тупым, если бы не напился до отключки мозга, если бы, если бы, если бы… Может, и прав Кащеев, что держит жену в ежовых рукавицах? Есть за что. Правда, это он еще не знает, что Витя мог бы выжить. И лучше бы ему этого так и не узнать…

* * *

Звонок у калитки кащеевского дома был не то чтобы совсем новый, но — чистенький, аккуратный, проводочки спрятаны, из зеленой, под цвет ворот, коробочки весело сияла беленькая кнопочка. Нажатие отозвалось в доме слабой, но мелодичной трелью. Арину накрыло ощущение дежавю: так же она нажимала кнопку звонка у той питерской калитки. Только тот дом подслеповато щурился сто лет немытыми окнами, а этот — бодро сиял прозрачным блеском чистых стекол. Но, как и тогда, в Питере, здесь, в кащеевском доме на звонок никто не отозвался. Калитка, когда Арина ее толкнула, не подалась. Только за тюлевыми шторами мелькнула темная тень.

Или показалось?

Передернувшись, чтобы прогнать неприятное ощущение, Арина позвонила в соседнюю калитку. Открывшая ей полная румяная женщина звалась Тамара Степановна, и поговорить была не то что готова, а прямо-таки рада. Да и то сказать; какие у нестарой еще, но одинокой пенсионерки развлечения — кроме телесериалов да сплетен? Даже если сплетни не злые, а совсем наоборот. Это, наверное, от человека зависит, подумала Арина: кто-то видит грязную лужу, а кто-то — весеннее солнце над ней. И любители перемыть соседские косточки так же: один сосредотачивается на самых неаппетитных подробностях — скажешь гадость, сердцу радость — другой же наоборот, видит в людях сплошные добродетели. Кащеевская соседка относилась к вторым. И рассказывала очень охотно:

— Ой, такой добрый… Хотя и рос не в царских палатах, их дом во-он там, в соседнем переулке, Зинаида там сейчас одна управляется. Отец-то их бросил, когда Фимке лет восемь, что ли, всего было, нашел себе помоложе да покрасивее. Правда, помогать помогал, только Зинаида всегда говорила — копеечки от него не возьму, чтоб он сдох под забором. И ведь как в воду глядела. Он после одной крали другую нашел, потом еще одну — правду говорят, седина в бороду, бес в ребро. Да силы-то уже не молодые, вот у него удар и случился. Прям на улице, а люди думали — пьяный лежит. Под забором, как Зинаида и кляла. Когда поднимать-то его стали, а он уж холодный весь. А дом-то вот этот вот, — она махнула рукой в сторону соседнего дома, — его, раз Федор ни на одной из своих краль не женился, дом Фимке достался.