Да, Иуда оказался тем самым «двенадцатым колесом мировой колесницы», без которого историческая миссия Иисуса была бы обречена на неудачу. Не совершив Иуда «предательства», не был бы распят на кресте мученик-Иисус во имя спасения человечества, и не совершилось бы в третий день чуда воскресения. Не увенчалось бы успехом начатое Иисусом дело, и новая религия — христианство — не пустила бы корни в древней земле иудейской. Да, без жертвы Иуды невозможна была бы и жертва Иисуса. Отсюда миссия Иисуса как Искупителя и миссия Иуды как Предателя есть единая миссия Иисуса-Иуды, имеющая своей целью торжество новой веры и спасение мира от греха, в котором он погряз и очистить от которого послан был на землю Иисус самим Богом-отцом. Таким образом, мы вплотную приблизились к мысли, что Иисус и Иуда — это как бы две ипостаси единого лица — Сына Человеческого, две антогонистические сущности, составляющую цельную личность пришедшего в мир Мессии.
[19] «Иуда, неким таинственным образом, — отражение Иисуса, — пишет Борхес, снова ссылаясь на Рунеберга. — Отсюда тридцать сребреников и поцелуй, отсюда добровольная смерть, чтобы еще верней заслужить Проклятие. Так разъяснил Нильс Рунеберг загадку Иуды».
[20] Ссылаясь на другую книгу скандинавского исследователя («Den hemlige Flarsaren», 1909), Борхес далее продолжает: «Бог стал человеком полностью, но стал человеком вплоть до его низости, человеком вплоть до его мерзости и бездны. Чтобы спасти нас, он мог избрать любую судьбу из тех, что плетут сложную сеть истории; он мог стать Александром, или Пифагором, или Рюриком, или Иисусом; он избрал самую презренную судьбу: он стал Иудой… Бог не желал, чтобы на земле стала известна Его ужасающая тайна».
[21] Бог стал Иудой… Странная мысль, кощунственная, святотатственная, вопиющая о своей кажущейся абсурдности. Однако как она верно отображает истинный смысл событий двухтысячелетней давности! Вся история пришествия в мир Сына Человеческого сразу же обретает стройность, четкость, однозначность, все ее действующие лица и персонажи становятся нужными, а их действия и поступки осмысленными, отвечающими единому божественному плану. Возникает вопрос: почему же все-таки для осуществления своей великой миссии Иисус избрал именно Иуду? Вернее было бы спросить: чем Иуда отличался от других своих «собратьев по вере», от остальных одиннадцати Апостолов, что позволило Иисусу возложить именно на него, а не на кого-либо другого, страшное дело предательства? Ответ здесь может быть только один: безграничной, безрассудной готовностью к самопожертвованию, самоуничижению, отдаче всего себя без остатка делу, в которое он горячо и искренне верил, и человеку, ради которого он готов был пожертвовать не только жизнью, но и своим добрым именем, своей честью — и в итоге заслужить вечное проклятие человечества, несмываемое клеймо «иуды». Что это, как не высшая форма аскетизма? И кем предстает перед нами Иуда, как не великим мучеником?
16.
Идеями мученичества, аскетизма и жертвенности пронизано все христианство сверху донизу: от самых его истоков, явивших нам добровольную смерть Иисуса на кресте, и до новейших времен, отмеченных страданиями и лишениями христианских подвижников и святых. Да и сама история христианства — это в значительной мере история подвижничества верных его адептов, жертвующих мирским благополучием, а порой и жизнью, во имя Христово и ради торжества его миссии. Первые библейские мученики появились задолго до пришествия в мир Сына Человеческого. Открывает же длинную галерею мучеников, бесспорно, Авель, злодейски убитый своим братом Каином.[22] Авель — жертва, причем жертва безгрешная, чистая — он почти святой. Недаром Скоуфилд, комментатор Библии, сравнивает Авеля с Христом.[23] Оба святы и чисты, оба пали от руки злодея, на обоих лежит печать мученичества. Однако стоит лишь вникнуть в смысл их жертвы, как глубокая пропасть разверзается между этими библейскими персонажами. Иисус, гласит Писание, явился в мир, чтобы умереть — умереть во искупление грехов человеческих, во имя спасения человека. И в этом смысл его смерти на кресте. А Авель? Его жертва лишена смысла, он умер по воле слепого случая, не сознавая и не ожидая своей печальной участи. Да и во имя чего, во имя какой высокой цели принял он смерть? Авель не хотел и не собирался умирать, смерть застала его врасплох, именно в тот момент, когда он ждал ее менее всего — и потому смерть его бессмысленна; однако, по христианским понятиям, безгрешный мученик, принявший смерть от руки злодея, всегда свят. Приведем еще один пример мученичества — на этот раз осознанного, хотя и не менее бессмысленного, чем смерть Авеля. Речь идет о первых канонизированных православной Церковью русских святых — страстотерпцах Борисе и Глебе. Оба приняли смерть добровольно, практически не противясь своим убийцам, причем оба имели возможность предотвратить трагедию — однако ни тот, ни другой не сделали этого. Что же толкнуло братьев-князей на этот бессмысленный на первый взгляд путь? Ответ на этот вопрос дает нам Георгий Федотов, русский мыслитель и автор книги «Святые Древней Руси»: «Вольное мучение есть подражание Христу… Думается, в полном согласии с древним сказателем, мы можем выразить предсмертную мысль Глеба: всякий ученик Христов оставляется в мире для страдания, и всякое невинное и вольное страдание в мире есть страдание за имя Христово… Святые Борис и Глеб сделали то, чего не требовала от них Церковь… Но они сделали то, чего ждал от них, последних работников, Виноградарь».
