Операция «Тюбетейка» - [9]
Ауримас косится на усатого дяденьку: может, и он слышал, что шепчет клоун? Нет, ничего дяденька не видел, ничего не слышал, только деньги считает.
«Наверно, мне почудилось», — успокаивает себя мальчик и снова целится в клоуна.
— Тогда стреляй, бездушный! — топает ножкой клоун и сжимает кулачок. — Посмотрим, попадёт ли в меня хоть одна твоя пуля!
— А вот и попадёт, — смеётся Ауримас.
— Ах, ты ещё смеёшься? — горько покачивает головой клоун. — Так знай же: хорошо смеётся тот, кто смеётся последним!
Ауримас мог бы поклясться, что в тот момент, когда он нажал на курок, клоун внезапно присел, и пуля, конечно, шмякнулась в стенку высоко над головой мишени.
— Ничего-ничего, — успокаивает себя мальчик, загоняя в ствол вторую пульку. — От меня не уйдёшь!
Он вновь старательно прицеливается. Но — что ты скажешь! — когда пуля уже свистит, клоун ловко отклоняется в сторону. Пулька, ясное дело, летит мимо, а клоун показывает Ауримасу нос: вот тебе!
— Ну погоди! — распаляется мальчик. — Третья пуля всегда самая меткая!
Но, высоко подпрыгнув, клоун легко избегает и третьей, самой меткой пули. От досады у мальчика даже горло пересохло: нет, ни за что не уступит он этому негоднику!
— Дайте мне ещё десять пулек, — просит Ауримас, высыпая на стол монеты.
— А родители позволили тебе прострелять столько денег? — спрашивает дяденька.
— Позволили. Я сам накопил эти деньги, — не краснея, врёт Ауримас и получает ещё десять маленьких кусочков свинца.
— Из десяти-то хоть одна да попадёт! — грозит он клоуну, снова вжимая в плечо приклад. — Вот тогда и посмотрим, кто будет смеяться последним.
Пули свистят и свистят, но и клоун не дремлет: то отстранится, то присядет, то подпрыгнет, то мячик подбросит и, наконец, когда последняя пуля вонзается в стену где-то под его башмаком, он со смехом высовывает красный язык.
— Ха-ха-ха! — хохочет клоун над неудачливым стрелком.
— Хо-хо, хе-хе, хи-хи, ха-ха! — вторят ему все остальные мишени, даже грузовик трясётся от смеха.
— Дяденька, — требует Ауримас, — ещё тридцать!
Усач, улыбнувшись, отсчитывает целых тридцать пулек, и Ауримас, насыпав их перед собой, сердито грозит клоуну:
— Ну погоди! Теперь — или пан или пропал!
— Как бы не так! — ехидно возражает клоун.
И снова летят пули, и снова клоун прыгает, кланяется, гримасничает, подбрасывает мячик — даже полы его балахона развеваются, даже колпак съезжает набок… И что же: все тридцать пулек летят мимо… Мало того, после каждого промаха клоун дразнит Ауримаса — то нос ему сделает, то язык высунет, а когда мальчик промазал в последний, тридцатый раз, даже бесстыдно показывает кукиш: вот тебе!..
— Дяденька, ещё пятьдесят! — кричит, не в силах сдержать гнева, Ауримас. — И дайте другое ружьё: у этого, наверно, кривой ствол, все пули вбок заносит.
Служитель тира подаёт другое ружьё, насыпает перед Ауримасом полсотни пулек, и всё начинается сначала. Мальчик палит, но результат тот же. Хоть миллион раз стреляй, хоть лопни — всё мимо цели! У клоуна уже щёки вспухли от смеха…
— Дяденька, — в отчаянии спрашивает мальчик, — скажите, этот клоун что… заколдованный?
— Вполне возможно, — серьёзно кивает головой усатый дяденька. — Я уже сколько раз замечал, что он довольно странно себя ведёт, когда в него стреляют такие маленькие мальчики.
— Да-да, вертится всё время, выкручивается. — Ауримас едва сдерживает слёзы, от досады у него дрожат губы.
В конце концов остаётся три копейки — на один-единственный выстрел. Ауримас заряжает эту последнюю пульку медленно, очень медленно и целится, как никогда, долго. От усталости и напряжения у него ходуном ходят руки, слёзы застилают глаза.
— Плачешь? — насмехается клоун. — Плачь, плачь, горе-стрелок, такого мазилу наш тир ещё не видывал!
— Хи-хи, хо-хо, хе-хе, ха-ха! — поддерживая его, хохочут мишени.
И вот летит последняя пуля… Но вероятно, клоун тоже устал: на этот раз он не успевает увернуться. Бум! И под вторым его глазом тоже появляется вмятина — теперь уже на обеих щеках будто по слезе повисло, и личико клоуна кажется бесконечно несчастным и обиженным. Правда, он не кувыркается, для этого надо было попасть в мячик, но Ауримасу достаточно и того, что пуля попала в цель.
— Получил? — удовлетворённо усмехается мальчик. — Так кто же будет смеяться последним, а? То-то!
— Ты мне что-то говоришь? — спрашивает служитель.
— Не-ет… — смущённо бормочет Ауримас. — Это я сам с собой.
Он возвращает духовое ружьё и гордо покидает тир.
— А где три бутылки молока, где две баночки сметаны, где сахар, масло, хлеб, пирог и пять сырков с изюмом? — удивлённо спрашивает мама, когда Ауримас с пустыми руками возвращается домой.
— Так ведь я… я… — бессвязно бормочет мальчик.
— Вот растяпа! Заигрался на дворе, что ли? — Мама протягивает руку: — Ну ладно, дай-ка деньги, я сама схожу в магазин.
— Так ведь я… деньги-то… нет денег… — лепечет Ауримас и вытаскивает из кармана пустой кошелёк.
— Как так? — не верит мама. — Куда же ты их девал?
Ауримас опускает голову и молчит.
— Потерял или, может, у тебя отняли? — продолжает расспрашивать мама.
— Отняли, — мотает подбородком Ауримас.
— Кто?
— Один такой негодник… Клоун.
