Операция «снег» - [5]
Отец поперхнулся чаем и долго откашливался.
Пороть меня, понятно, не стали…
МОЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
…Итак, она была достойна любви, и я любил ее. Я же — с ее точки зрения — не был достоин любви, и она меня не любила.
Как говорят, это старая-старая история, но я в те дни был извинительно молод и мне еще предстояло узнать эту мудрость.
Мою первую любовь звали Ритой. И прогулка с ней была моей тайной гордостью. С каким высоко задранным носом поглядывал я на других, менее счастливых жителей поселка, мимо которых, нарочито не спеша, дефилировал я с моей спутницей!
Ежели признаться честно, то, пожалуй, утверждение «не любила» будет слишком самоуверенным.
Оно все-таки предполагает хотя бы проблеск некоего активного чувства. Нет, Рита относилась ко мне с обидным равнодушием, подобно ее отношению к мелкому соседскому пуделю Тришке, словно бы выкроенному из старой, давно нечесанной овчины. Овчинка эта явно не стоила выделки…
Я не вызывал у нее и ненависти, и она снисходительно позволяла гладить себя по спине и за ушами, но ее огромные карие глаза не выражали при этом никакого удовольствия. Она совершенно спокойно обнюхивала меня при встречах…
Так же без всякого восторга она принимала мои дары и приношения — лишь чуточку обсосанную мозговую кость, кусок сахара или редкую в ту пору шоколадную конфету, подтаявшую от долгого, судорожного держания в кулаке…
Это самоограничение и самопожертвование вызывало у меня внутри какое-то сладкое замирание, ибо я смутно осознавал, что иду на это самоограничение и самопожертвование во имя другого, более сильного и высокого чувства. Какого? Только теперь, через много-много лет оглядываясь на самого себя, я понимаю, что это делалось именно во имя любви — большой и всепоглощающей.
К тому же — и это тоже было мучительно — моя любовь, раскрывшись у всех на виду, ни для кого не была секретом. Тем не менее она не мелела и не оскудевала от ежедневных унижений моего самолюбия.
Чего я удостаивался? Рита не тыкалась носом в мою руку, не тянулась, радостно повизгивая, к моей щеке, а так — два-три полупрезрительных взмаха хвостом и все!
Конечно, она могла смотреть на меня свысока: к своим четырем годам она вышла в самую зрелую пору своего возраста, а мне всего-навсего было неполных семь лет.
Короче говоря, я ее любил, будучи обычным нескладным дошкольником, а Ритка сияла красотой рослой, классической немецкой овчарки (теперь их почему-то называют восточноевропейскими) в самом расцвете своих полнокровных собачьих сил.
— Вот самая собачная собака! — неизменно восхищалась Риткой моя мать. От нее и я унаследовал нелюбовь ко всему мелкому, плюгаво путающемуся под ногами и гавкающему на жизнь с хозяйских ладоней…
Жили мы тогда бок о бок (Ритка со своими хозяевами, а я со своими родителями) в маленьком барачном поселке гидростроителей на берегу северной семужьей реки…
О сказочная река моего детства! Тогда на ней только начинались изыскательские работы под будущую гидростанцию, и река была бурной и свободной. Кроме семги в ней водилась еще форель, краса и гордость мальчишеского рыболовства, отменно бравшая на муху и слепня в ямах за большими валунами.
Теперь на этой реке находится, как свидетельствуют о том специальные справочники, уникальная гидростанция, чей подземный машинный зал расположен в скальном целике. Уникальная… Да…
Впрочем, тогда в реке шла своя жизнь, а в поселке своя. И родители наши занимались своими взрослыми делами, а мы, мальчишки, своими.
Однажды в густой грязи нашего поселка, похожей на сметану… Вы способны представить себе черную сметану?! Итак, в густой грязи нашего поселка, похожей на черную сметану, я потерял калошу, еще хрустящую от новизны.
Правда, глагол «потерял» не очень точно характеризует драматическую суть происшедшего. Когда калошу засосало в жадную неодолимую грязь, я честно дергал ногу, пытаясь выдернуть ее вместе со своей обновкой. Но грязь была сильнее меня. Чавкая с самодовольным видом, она засасывала мою ногу глубже и глубже. Опасаясь уже не только за ногу, но и за свою жизнь, я осторожно вытащил ботинок из своей злополучной обуви и постыдно ретировался. На краю обширного грязевого пространства осталась живописно краснеть яркой фланелевой подкладкой моя несчастная калоша…
В те предвоенные годы калоши были редким и довольно дорогим удовольствием. Когда я приковылял на своих двоих, но с одной калошиной, мать всплеснула руками и трагическим шепотом воскликнула:
— Уже?! Потерял?!
Объяснения, где неминуемо всплыла бы моя собственная трусость, мгновенно испарились у меня с языка, и я только как можно выразительнее и несчастнее кивнул головой…
После оперативного совещания по моим следам решено было пустить Ритку.
Ей подчеркнуто сунули под нос оставшуюся калошу, потом еще что-то из моего небогатого гардероба, и она, склонив голову к земле, резво скрылась из виду.
Минут через тридцать-о чудо обоняния! — калоша была спасена. Даже не слишком измазавшись в грязи, Рита деловито положила калошу к ногам… своей хозяйки.
На мое трепетное ожидание она, конечно же, не обратила никакого внимания!
Риткина хозяйка! Вот к кому я испытывал муки самой жгучей ревности! Я сто раз на дню произносил в ее присутствии «Спасибо!» и «Ну, пожалуйста!» таким подхалимским тоном, что самому становилось тошно от собственной вежливости!
Рассказ «На Маме» известного петербургского писателя, поэта и песенника Льва Куклина (1931–2004) – один из пяти неопубликованных при жизни автора рассказов. Это прощальный дар Человека, обладающего редкой способностью писать о любви и чувственных отношениях Мужчины и Женщины с пронзительной ноткой нежности.Несколько провокационное название, не имеющее, однако, никакого отношения к теме инцеста (хотя мама в рассказе фигурирует), как бы готовит читателя к той объективной откровенности, с которой автор рассказывает интимную историю, случившуюся с главными героями.
В сборник «Современная эротическая проза» вошли эротические произведения писателей Петербурга и Москвы, а также русскоязычных зарубежных прозаиков — произведения традиционные и новаторские, лирические и жесткие, эстетически красивые и шокирующие, смешные и трагические. Но всех их объединяет психологическая достоверность, мастерство авторов, отсутствие какого-либо морализаторства и высокая степень эротической напряженности. В данную книгу вошли повесть «Гуманитарная помощь» и рассказы Лева Куклина.Сборник еще раз подтверждает, что эротическая литература, воспевающая чувственные отношения Мужчины и Женщины, может и должна быть Литературой с большой буквы.
«В то памятное мне послевоенное лето, по странному стечению обстоятельств наш пионерский лагерь расположился в зоне бывшего лагеря для заключённых. Да простится мне эта невольная и не мною придуманная игра слов! Видимо, совсем незадолго перед нашим приездом тот лагерь не то расформировали, не то просто перевели в другое место нашего обширного лесного края. От него всё сохранилось в целости…».
Рассказ «Иван-чай» известного петербургского писателя, поэта и песенника Льва Куклина (1931–2004) — один из пяти неопубликованных при жизни автора рассказов. Это прощальный дар Человека, обладающего редкой способностью писать о любви и чувственных отношениях Мужчины и Женщины с пронзительной ноткой нежности. Как и другие рассказы Куклина «Иван-чай» — это не просто рассказ о любви, это рассказ о жизни со всеми ее вечными темами и изменяющимися во времени проявлениями.
Рассказ «Страстная неделя» известного петербургского писателя, поэта и песенника Льва Куклина (1931–2004) – один из пяти неопубликованных при жизни автора рассказов. Это прощальный дар Человека, обладающего редкой способностью писать о любви и чувственных отношениях Мужчины и Женщины с пронзительной ноткой нежности.Но «Страстная неделя» – это рассказ не столько о любви, сколько о неожиданной страсти, с головой накрывшей главную героиню и всколыхнувшей ее устоявшуюся жизнь, к которой она уже не смогла вернуться.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Все готово к бою: техника, люди… Командующий в последний раз осматривает место предстоящей битвы. Все так, как бывало много раз в истории человечества. Вот только кто его противник на этот раз?
Археолог Семён Карпов ищет сокровища атанов — древнего народа, обладавшего высокой культурой и исчезнувшего несколько тысячелетий тому назад. Путь к сокровищу тесно связан с нелогичной математикой атанов, в которой 2+2 в одном случае равняется четырём, в другом — семи, а в третьем — одному. Но только она может указать, где укрыто сокровище в лабиринте пещер.
На очень похожей на Землю планете космолингвист встретил множество человекоподобных аборигенов. Аборигены очень шумны и любопытны. Они тут же принялись раскручивать и развинчивать корабль, бегать вокруг, кидаться палками и камнями. А один из аборигенов лингвисту кого-то напоминал…
Американцы говорят: «Лучше быть богатым, но здоровым, чем бедным, но больным». Обычно так оно и бывает, но порой природа любит пошутить, и тогда нищета и многочисленные хвори могут спасти человека от болезни неизлечимой, безусловно смертельной для того, кто ещё недавно был богат и здоров.
Неизлечимо больной ученый долгое время работал над проблемой секрета вдохновения. Идея, толкнувшая его на этот путь, такова: «Почему в определенные моменты времени, иногда самые не гениальные люди, вдруг, совершают самые непостижимые открытия?». В процессе фанатичной работы над этой темой от него ушла жена, многие его коллеги подсмеивались над ним, а сам он загробил свое здоровье. С его больным сердцем при таком темпе жить ему осталось всего пару месяцев.
У Андрея перебит позвоночник, он лежит в больнице и жизнь в его теле поддерживает только электромагнитный модулятор. Но какую программу модуляции подобрать для его организма? Сам же больной просит спеть ему песню.