Операция «Икс два нуля» - [8]
— Гелий Борисович! — закричала мама на папу. — Гелий Борисович!
— Виноват! — сказал папа. — Больше не буду!
Они опять немного помолчали и начали так вздыхать, словно я получил в четверти сразу две двойки и меня хотят оставить на второй год. Они вздыхали, вздыхали, а потом папа сказал:
— Мне хочется, Борис, чтобы ты серьезно подумал о своем поведении. Хорошо ли ты сделал, что бросил товарища?
— Гелий! — сказала мама с ужасом. Гелий!
— Я Валерку-Арифметика не бросал! — сказал я.
— Речь идет не о Валерке, носящем прозвище Арифметик, — сказал папа, — а об Илье Матафонове, которого вы бросили в тот момент, когда он ощутил свое собственное я… Вы поступили не по-товарищески, Борис!
— Гелий! — застонала мама. — Гелий!
— Я попрошу не перебивать! — сердито ответил папа. — Речь идет, если хочешь знать, о мировоззрении… Я полностью разделяю и поддерживаю позицию уважаемого Ильи Матафонова!
— Но ведь наш Борис не трус! — воскликнула мама.
— В этом я как раз не уверен! — очень сердито сказал папа и встал. Он был такой высокий, чуть не до потолка. — Если мой сын бросает товарища в тот момент, когда товарищ собирается разоблачать вора, то я уже ни в чем не уверен!
— Гелий Борисович, — сказала мама. — Гелий Борисович!..
Они начали очень громко и сердито разговаривать по-английски, и, наверное, долго разговаривали бы, если бы не раздался телефонный звонок. Папа взял телефонную трубку и сказал в нее:
— Пудель-мудель… Простите, квартира слушает! Так! Хорошо! Очень хорошо! Это тебя, Борис! — сказал папа. — Звонит Валерий, носящий прозвище Арифметик…
Я взял телефонную трубку.
— Американец, то есть Борька, — сказал Валерка-Арифметик. — У меня Генка Вдовин сидит… Его тоже побили! Нос расквасили и весь новый пиджак изорвали…
— Кто побил? — заорал я в трубку.
— Ленька Пискунов с дружками! — ответил Арифметик.
— Ну вот! — сказал я маме и папе. — Генку Вдовина тоже побили.
— Этот Ленька Пискунов, оказывается, не дремлет! — сказал папа. Он был красный и очень злой. — Этот Ленька Пискунов сам начал наступление на вас… Ох, как я недоволен собственным сыном! Ох, как я недоволен им!
— Нечего разлеживаться в постели! — вдруг закричала на меня мама. — Иди, умывайся да будь человеком… Безобразие какое! Подумаешь, глаз ему подбили! Так он в кровати разлеживается, неженка несчастный!
Ситуация становится очень сложной
Генка Вдовин действительно сидел у Валерки-Арифметика и его действительно побили: нос у него распух. Генка сидел на диване злой, как черт, и зашивал свой новый пиджак.
— Вчера я этот пиджак спрятал, чтобы отцуха не видал, — сказал он, — а сегодня уже не спрячешь! Ты, может, умеешь штопать, Американец?
— Не умею, в хвост его и в гриву! — сказал я. — Они где тебя поймали, Вдовушка?
— В скверике… Там же, где вас! Я теперь убью Леньку, Пискунова! — Генка перестал зашивать свой пиджак, весь побледнел и даже заскрипел зубами. — Я теперь убью этого Леньку Пискунова! — повторил он. — Палкой или чем попадет…
Мы с Валеркой-Арифметиком переглянулись, и я подумал, что Генка и на самом деле может убить Леньку Пискунова. Генка вообще всегда любит дать кому-нибудь в ухо, а уж если его задели — то берегись! Он точно такой, как собака-бульдог, этот Генка Вдовин. У нашего соседа-пенсионера есть бульдог по имени Принц. Так вот этот бульдог однажды так вцепился в палку, которой его через щелку в двери дразнил Валерка-Арифметик, что эту палку сам сосед-пенсионер еле вытащил.
— Я убью этого Леньку Пискунова! — в третий раз сказал Генка Вдовин. — Насмерть!
И стал дальше зашивать свой пиджак, который был здорово порван. Во-первых, почти оторвали рукав; во-вторых, образовалась здоровенная прореха на спине; в-третьих, оторвались с мясом две пуговицы, так что дырки надо было штопать, а уж потом пришивать пуговицы. Дело было сложное, и Генка поковырялся, поковырялся, да как заорет:
— Я спалю дом Леньки Пискунова!
— У меня есть два рубля, — сказал Валерка-Арифметик. — Копил на конденсаторы для транзистора… Давай, Генка отнесем твой пиджак в мастерскую. Там живо с ним расправятся!
— Плевал я на твои два рубля! — еще сильнее закричал Генка. — Я лучше изобью Леньку Пискунова! Это он нарочно мне пиджак рвал. У него, говорит, отец работяга, мало зарабатывает, рви, корешки, на нем пиджак…
Я послушал, как ругается Генка, потом посмотрел на жалобное лицо Валерки-Арифметика, и мне стало нехорошо. В том месте груди, которое называется ложечка, у меня засосало, почувствовалось, что подбитый глаз болит и что я плохо вижу, хотя на дворе яркое солнце. «Вот что делается, в хвост его и в гриву!» — подумал я, и тут мне вдруг вспомнилось, как вчера в киношке я сказал полковнику авиации, что полез бы в трубу, если бы понадобилось.
«Ни черта бы ты не полез в трубу, Американец! — сердито подумал я о самом себе. — Струсил бы ты, Американец, в трубу лезть!» Потом мне вспомнилось, что папа и мама ругали меня за измену Илюшке Матафонову. Тут мне стало совсем плохо — и глаз разболелся, и под ложечкой заныло, и в животе стало холодно. «Вот какой ты трус, Американец! — сердито сказал я самому себе. — Трус и хвастун! Эх, как расхвастался перед полковником авиации! Вот какой трепач и хвастун!»
