Операция «Икс два нуля» - [3]

И серьезный он стал такой же, как учитель математики: глаза прищурил, губы сжал, плечи выпрямил.

— Вот что я надумал… Игра, то есть не игра, а сам не знаю что, такая. Я теперь буду я, Илюшка Матафонов, а вы тоже будете вы: Генка Вдовин, Борька Синицкий и Валерка Соломин… Мы с вами объявим войну Леньке Пискунову…

— У!.. — сказал я. — Леньке Пискунову… У!..

— Ого-го! — протянул Валерка-Арифметик. — Леньке Пискунову…

— Ц-ц-ц! — сказал Генка Вдовин. — Ц-ц-ц-ц!

Каждый бы сказал: «У» или «Ц-ц!», если бы ему вот так, за здорово живешь, предложили объявить войну Леньке Пискунову. Мы — я, Валерка, Генка — переглянулись, потом посмотрели на Илюшку, как на сумасшедшего.

— Ты не с психи сбежал, Илюшка? — спросил я.

— Он чокнулся! — убежденно сказал Генка Вдовин.

— Ему солнце голову напекло! — сказал Валерка-Арифметик.

Тогда Илюшка поднялся во весь рост, презрительно поглядел на нас, потом опять сел и гордо усмехнулся.

— Трусы! — сказал Илюшка. — Самые настоящие трусы! Я бы не дал за вас ломаного гроша!

Илюшка потянулся к штанам, достал их, даже не отряхнув от песка, стал натягивать на ноги. Потом надел кепку козырьком назад, надвинул ее на лоб. Он был презрительный.

— Я ухожу! — сказал Илюшка. — Наши дороги разошлись…

Он повернулся и, больше ни разу не посмотрев на нас, пошел в сторону больших домов. Илюшка был босой, пятки его глубоко проваливались в песок, а руками он махал так, как солдаты в строю. Я все старался вспомнить, где я слышал эти слова: «Наши дороги разошлись!», но вспомнить не мог, а Илюшка все уходил, и мы растерянно смотрели на него. Нам, конечно, хотелось крикнуть Илюшке, чтобы он вернулся, но мы думали о Леньке Пискунове и не кричали. Он все уходил и уходил, и тут вдруг я закричал:

— Эй, Илюха! Вернись, Илюха!

Я уже крикнул, Илюшка уже услышал меня, когда я подумал, что сам не знаю, зачем кричу. «Не буду же я объявлять войну Леньке Пискунову!»

— Вернись, Илюшка! — тоже закричал Валерка-Арифметик.

— Давай назад, Илюшка! — заорал Генка Вдовин. — Не выстраивай из себя цацу, Илюшка!

Илюшка остановился не сразу — все шел и шел, правда уже медленней. Такой черт самолюбивый!

— Ну, чего? — не оборачиваясь, спросил Илюшка. — Вы уже не боитесь объявлять войну Леньке Пискунову? Трусы!

— Как наверну камнем! — сказал Генка. — Так тут и смерть твоя!

— Погоди! — сказал Валерка-Арифметик. — Пусть он объяснит, чего это ему в голову ударило — объявлять войну Леньке Пискунову!

— Да-да! — прибавил я. — Пусть объяснит ситуацию!

— Ну, ладно, робя! — вернувшись, сказал Илюшка. — Леньке Пискунову войну надо объявить потому, что мы теперь играем каждый за себя. Раз я есть я, Илюшка Матафонов, а вы есть вы, то мы должны объявить войну Леньке Пискунову… Понимаете, если я теперь не д’Артаньян и не Соколиный глаз, то у меня должны быть не игрушечные враги, а настоящие. А кто мой настоящий враг? Ленька Пискунов. Вот и получается, что мы должны воевать с Ленькой Пискуновым и его дружками. Их как раз трое…

— Он с ножом ходит! — тихо сказал Валерка-Арифметик. — То есть, может, не ходит, но мне Митька говорил, что у него финка есть… Булатной стали…

— А кастет я у него сам видел! — тоже тихо сказал Генка.

— Ленька настоящий хулиган! — сказал я. — У него два привода в милицию…

— Значит, боитесь! — опять презрительно усмехнулся Илюшка. — Трусите… А я больше не хочу быть никем, кроме как Илюшкой Матафоновым. А вы, значит, трусите! Ну и до свидания!

И опять пошел по песку.

— Ты куда, Илюшка? — спросил его Валерка-Арифметик.

— Осматривать позиции врага, — ответил Илюшка. — Вы думаете, я других ребят не найду… Будьте спокойны — не все такие трусы, как вы…

— Подожди, Илюшка! — сказал я. — Мы тоже пойдем с тобой осматривать позиции врага…

— Справедливо! — сказал Валерка-Арифметик. — Человека одного бросать нельзя в трудную минуту.

— Опять начинает командовать! — сказал Генка Вдовин. — Его еще никто не выбирал командиром, а он уже командует… Я, может быть, тоже хочу быть командиром…

Мы надели штаны и пошли за Илюшкой. Я шел позади всех и думал, кто это дернул меня за язык, когда я первый захотел пойти осматривать позиции врага. Я ведь, честное слово, не хотел идти войной на Леньку Пискунова. Я его боюсь, этого Леньку Пискунова, а вот первый заорал, что пойду. «Это, наверное, во мне совесть говорит», — подумал я. Папа утверждает, что совесть такая вещь, с которой ухо надо держать востро. «Ох, как бы из-за этой совести мне не погибнуть ни за грош ни за копейку!» — подумал я.

Воевать с Ленькой Пискуновым! Я его еще и в глаза не вижу, а в животе у меня холодно, словно я съел шесть порций мороженого. «Погубит меня эта совесть!» — подумал я, когда мы подходили к дому Леньки Пискунова.

Мы осматриваем позиции врага

Рядом с нашими четырехэтажными домами стоят деревянные, крепкие, большие дома. Мой папа называет их кулацкими хуторами. Один дом похож на терем — окна в завитушках, крыльцо в завитушках, на крыше чего-то такое тоже в завитушках, а вокруг дома — здоровенный сад. В нем растут сирень, малина, клубника, ранетки; рядом с садом огород. Сад, огород и дом обнесены высоким забором, за которым сидит на цепи лохматый и презлой пес. Это и есть дом Леньки Пискунова.