Операция без выстрела - [72]

— Нет.

— Вы забываете, Ильчишин, нам известно и то, с чем вы прибыли на Украину, — добавил Тарасюк.

Эмиссар опустил голову.

— Я ничего не отрицаю.

— Но вы, Ильчишин, обходите в своих показаниях чистку в подполье, навязанную зарубежными руководителями.

— Я знаю, что члены зарубежных частей ОУИ рекомендовали оздоровить подполье на Украине. Уничтожению подлежали только ненадежные, а также те националисты, легализация которых пошла бы во вред ОУН.

— И много «ненадежных» было ликвидировано?

— Думаю, что немало, — спокойно ответил Ильчишин.

— Перебили тех, кого под страхом смерти или обманом втягивали в организацию. Как же это должно выглядеть для так называемой истории ОУН?

— Когда принимались эти решения, было не до истории. Мы хотели сберечь хотя бы часть подполья.

— И все для того, чтобы было кому выполнять задания империалистических разведок?

— Те остатки, которые я разыскал в Карпатских лесах, не способны были выполнять задания американцев. Правда, часть поручений разведки я передал референту пропаганды краевого руководства «Карпаты» Песне. Чтобы приохотить его к работе, я обещал ему отправку за границу, но ни он, ни его боевики уже не могли показываться на люди.

— Что же это за поручения?

— Песня со своими людьми должен был добывать документы — паспорта граждан, которые проживают в разных областях республики и Советского Союза, военные, студенческие билеты, служебные удостоверения, справки из учреждений, предприятий, партийных и общественных организаций.

— Какими методами вы советовали пользоваться Песне?

— Скупать, красть, отбирать, а если придется… Я дал ему деньги, яд. Оружие у него было.

— Вы и вправду намеревались переправить Песню за рубеж?

— Да, только мне нужно было согласие руководства «Карпаты». Кроме Песни, я готовил к переброске и других.

— Кого именно?

— Я больше всего рассчитывал на Мамчура и его боевика, потому что Миколу когда-то сам завербовал в О УН.

Ильчишин замолк.

Полковник прошелся по комнате.

— Ищете, где ошиблись? Подскажу: вы ошибались не раз, и там, за границей, тоже, когда согласились лететь на Украину. Сколько бы иностранные разведки ни засылали в нашу страну таких, как вы, агентов — на каждого из них у Советской власти найдется сто, тысяча помощников в народе.

В тот день допрос закончился очной ставкой Ильчишина с Песней, захваченным в бункере вместе с его подручными.

Очная ставка проходила спокойно. Но наступил момент, когда Дипломат стал отрицать свою причастность к послевоенным преступлениям националистов. Песня хитро прищурился и покачал головой:

— Э нет, господин Ильчишин. Хотите сказать, что мы тут жгли, душили, вешали без вашего благословения? А ну посмотрите мне в глаза! Я докажу перед целым миром, что подполье действовало по вашему приказу, по приказу Бандеры, Лебедя, Гриньоха и других заграничных проводников.

— Вы же знаете, друже, мы осудили террор и его вдохновителя!

— Снова вранье! Вспомните наши разговоры в бункере. Разве не вы, друже проводник, оправдывали указания о чистке в подполье, разве не вы настаивали на дальнейшей ликвидации ненадежных? Вы подговаривали нас к новым убийствам и диверсиям, обещая награду за границей. Теперь и я могу выкручиваться, но в это никто не поверит. Приведу хотя бы такой факт: Серого взяли тогда, когда он пошел на хутор выполнять наше с вами задание. Боевик во всем сознался. Сознавайтесь и вы. Я выложил все.

Тарасюк и следователь с любопытством слушали этот диалог. Чаще всего на следствиях случалось так: националист, воспитанный на принципах «вождизма», сразу сознавался в совершенных преступлениях, если рядом стоял его зверхник и говорил: «Сознавайся. Органы все знают. Я выложил все». Но теперь вышло наоборот: подчиненный понуждал к признанию зверхника.

И Дипломат не выдержал. Потупившись, он пробормотал:

— Если можно, пусть все делается без очной ставки, она нам не поможет.

Эмиссар исподлобья взглянул на Песню, и того словно скорчило, перекосило.

— Ну что же, если так, будем продолжать допрос. Пусть выведут, — и Тарасюк показал глазами на Песню.

Когда следствие по делу Ильчишина было закончено, он попросил дать ему возможность еще раз встретиться с работниками органов безопасности.

Шпиона привели в кабинет Виктора Владимировича Тарасюка. Ильчишин сел и некоторое время молчал, не зная, с чего начать.

— Я вас слушаю, — сказал Тарасюк.

— Следствие по моему делу закончено, и то, о чем я хочу рассказать, наверное, уже не повлияет на приговор. За преступления придется ответить. Но я хочу передать список людей, которых американская разведка готовит для переброски на территорию СССР.

Ильчишин вынул из кармана список и подчеркнул карандашом несколько имен.

— Вот с этими двумя я знаком лично. О других слышал, знаю их клички. Здесь описана внешность и приметы каждого. Прошу поверить, что к их вербовке и подготовке я никакого отношения не имел.

— Еще что-нибудь хотите спросить? — спросил полковник.

— Что же еще сказать? Жду приговора. Лезут в голову разные мысли. За все, что творила организация, меня — под суд, на виселицу…

— Судят не только вас, судят всю организацию националистов, даже тех, кто ее содержит, кто направляет ее подрывную деятельность.