Операция №6 - [18]

Наблюдавший за ней Кравчук понял ее мужество, ее великое страдание, потому что не сразу и не легко вырвать из сердца свою первую чистую девичью любовь.

После Веры выступил следующий партизан.

— Я знал этого человека мало. Но встречаться приходилось — он был телеграфистом, я — путевым обходчиком. Я к тому это говорю, товарищи, что никакого значения не имеет— кто, как знал друг друга до войны. Во время войны человек раскрылся. А этот раскрылся так, что хуже и не бывает… Предать свою Отчизну, друзей, свою любовь, все самое дорогое для человека может только самая черная душа, у которой нет ничего святого… Я все сказал, и последнее мое слово — смерть!

Тем временем Найда вынул из дорожного мешка тонкую и длинную веревку и, приспосабливая петлю, поглядывал вверх, выбирая сук покрепче.

Наблюдая за этой сценой, Кравчук с удивлением подметил: Кирьяков не проронил ни одного слова, не сделал ни одного движения, словно происходящее абсолютно его не касалось.

Заметила это и Вера, но девушка по-своему понимала причину такого молчания: что мог сказать этот человек, этот предатель в свое оправдание? Ничего, ни одного слова! Защищаться? Чем? Все, что ни сказал бы он, было бы для него обвинительным актом.

Но Остап Кравчук думал иначе: «По всей видимости, у этого человека было что-то более страшное, чем предательство. Он сделал что-то несравненно худшее, о чем партизаны, видимо, еще и не подозревали».

Все это следовало непременно выяснить. И не здесь, в этом импровизированном судилище, где на скорую руку производится следствие и где заранее известен приговор. Нет, это скорее было похоже на поспешную расправу, чем на подлинный народный партизанский суд.

— Раз вы уже поручили мне и моим товарищам — десантникам быть судьями над предателем, — заговорил лейтенант, обращаясь к партизанам, — то вот наше слово: этого человека надо судить, но судить по всем правилам, согласно советским законам, партизанским судом, чтоб приговор был общим и чтоб вся деятельность преступника была выяснена до конца.

— Да, нам нэ нравится такой поспешный суд, — заволновался Гапаридзе и, как всегда от волнения, заговорил с сильным акцентом… — Я нэ могу принимать участия в таком суде. Это бэзотвэтственно…

Звягинцев добавил:

— А почему бы нам, товарищи, не отвести преступника в партизанский лагерь? Мало ведь судить человека и вынести приговор — надо преступника, прежде всего, допросить. А здесь я не вижу ни допроса, ни ответов подсудимого, а слышу только обвинение. Это— односторонне, товарищи…

— Мы не можем тащить его в лагерь, — со злостью проговорил Найда. — У нас и так сил нет, чтобы доставить раненых. А что касается правомочия суда в данном составе, то он достаточно правомочен. Нас девять человек в здравом уме и твердой памяти. Теперь же война и нет нам времени затягивать все процедуры… Выслушаем последнее слово подсудимого — и точка! Эй, ты! — обернулся он к Кирьякову. — Выкладывай свое, да покороче!..

Кирьяков и сейчас не произнес ни слова.

Тем временем Найда нашел то, что искал: крепкий обломок сука на березе, выступающий вперед и похожий на балку. Измерив на глаз расстояние от сучка до земли, он закинул веревку и принялся ее закреплять.

Кравчук категорически воспротивился такому скороспелому судилищу.

— Вот что, товарищи, — заявил он. — Поскольку я командир отряда, я самым решительным образом приказываю: пленного доставить в партизанский лагерь! Приказ обсуждению не подлежит. Все!

Найда был недоволен приказом, но приказ командира — закон для подчиненного. Сила его нерушима. Он покорился, но заворчал про себя, отойдя в сторону:

— Вот возьмут немцы и застукают нас здесь, пока мы будем цацкаться с этим хоревым наймитом… Уж они-то не станут искать, что законно, а что незаконно…

Но лейтенант Кравчук услышал эти слова.

— Вот потому-то, товарищ Найда, мы и должны действовать по законам, раз гитлеровцы попирают элементарные человеческие законы, — сдержанно ответил он. — Кроме того, делаю вам замечание, товарищ Найда: приказ не обсуждается, приказ выполняется! Ясно?

— Ясно, товарищ лейтенант! — вытянувшись и приложив руку к шапке, ответил Найда.

Шагнув к дереву, он в ярости дернул за веревку, и сук с треском обломился.

Водворилась настороженная тишина.

А за сменой всех этих картин упорно, неотступно наблюдала пара немигающих глаз — зловещих, полных неугасимой лютой ненависти.

Но никто даже не подозревал об их присутствии.

И вдруг раздался призывный крик дикой утки. После короткой паузы вновь закрякала утка, и тогда Найда, приставив ладони ко рту, ответил тем же криком.

Это был условный сигнал: пришла помощь, запрошенная Звягинцевым из лагеря, и через несколько минут среди деревьев замелькали четыре человеческие фигуры.

Когда они приблизились, Кравчук удивленно вскрикнул:

— Товарищ майор?!

Да, это был майор Рогов, который счел необходимым обследовать место недавнего боя с батальоном войск СС, а также ознакомиться с местностью, где десантникам предстояло провести, быть может, не одну операцию.

— Здорово, Кравчук! — ответил Рогов, пожимая лейтенанту руку. — Поздравляю, товарищи, с блестяще проведенной операцией.