Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе - [4]

Еще более впечатляющая метаморфоза постигла библейскую полосатую рубашку — ктонет пасим — знак особой любви праотца Иакова к Иосифу, долгожданному сыну от любимой жены Рахили: «Израиль любил Иосифа более всех сыновей и сделал ему полосатую рубашку»[5] (Бытие/Берешит, 37:3). Эта рубашка украшала и возвеличивала Иосифа, чем будила зависть и ненависть его братьев. После Катастрофы одежда, символизировавшая превосходство Иосифа над остальными детьми Иакова, переосмыслялась как одежда избранничества евреев на уничтожение и стала в ивритской поэзии устойчивым мотивом Катастрофы. В нашей книге есть два стихотворения на эту тему — «Одежда узника» Авнера Трайнина и «Полосатая рубашка» Леи Гольдберг. Они являют характерный пример активнейшего присутствия Библии в поэзии современного Израиля, их попросту невозможно понять, если не знаешь всех перипетий биографии Иосифа. Примечательно, что в обоих стихотворениях упомянут «отец», хотя здесь это не Иаков, а Бог. Библейская история помогает поэтам постичь суть событий нашего времени путем «опровержения» знакомых коллизий и прийти к выводу, что наше культурное мировидение разбивается о реальность. Она также позволяет далеким от религии авторам задать один из самых болезненных для размышляющего о Катастрофе человека вопросов: «Почему молчал Бог, когда так страдал Его народ?». Здесь не место вести полемику по этому вопросу — важнее указать, что фигура Бога незримо присутствует во многих произведениях и всякий раз читатель встречает иное отношение к ней.

События Катастрофы заставили ее очевидцев и тех, кто родился позже, пересматривать многие, казалось бы, первичные категории и понятия. Например, понятие о том, что считать человечным и что — бесчеловечным. Ведь как часто желание сохранить веру в человека диктует нам отмахнуться от злодеев: нелюди! Однако опыт Катастрофы отметает это спасительное решение. Пережившие его писатели, в том числе Эли Визель, Ежи Косинский и Дан Пагис, утверждают: «Они несомненно были людьми». Какие это были люди, описал в своем гиперреалистическом повествовании Ежи Косинский, американский писатель, автор одного из самых страшных романов второй половины XX века.

Книга «Раскрашенная птица» Ежи Косинского (1933–1991) не имеет дела с гетто и депортациями, однако непосредственно связана с темой Катастрофы. Эта связь не только в хронологии повествования, совпадающей со Второй мировой войной, и не только в перенасыщенности прозы реалистическими ужасами. Она прежде всего в скрупулезном изумленном всматривании ребенка в творимое людьми зло. Маршрут вынужденных скитаний мальчика связывает воедино жуткие эпизоды, донельзя сгущая атмосферу беспричинного насилия и ненависти. Изощренность зла, его видимая безграничность трансформируют заложенную в сознании мальчика картину разумного мира и превращают действительность в вакханалию персонифицированного Зла, всесильного и наглого, покоряющего и покупающего людские души, почти не встречая сопротивления. Не имея сил и интеллектуальной зрелости заключить зло хоть в какие-то ограничительные рамки и не видя ничего, кроме зла, герой книги делает логический вывод: чтобы преуспеть, нужно заключить союз с Дьяволом. Невыносимая реальность вытесняет сознание в миф и мобилизует в ребенке новые, иные жизненные силы и инстинкты. А читателю этот миф помогает справиться с тяжелой, почти беспросветной книгой.

Герой, как и автор, не погиб, но, как кажется, обнажившийся перед писателем в годы беззащитного детства мрак человеческой души вызвал непримиримый конфликт взрослого с жизнью: Косинский не нашел достаточной опоры ни в наставлениях еврейских мудрецов прошлого, ни в литературном творчестве, заслужившем признание, ни в любви близких — и покончил с собой.

«Ежи Косинский родился в Польше в 1933 году. Страшное время и трагическое место для еврея. Но он остался жив. Родители сменили еврейскую фамилию Левинскопф на польскую, их укрыли католики, и они спаслись: горстка из огромной семьи, они попали в малое число польских евреев, переживших Катастрофу… На встрече с читателями в Иерусалиме Ежи Косинский говорил, что польские крестьяне — очень простые люди, может быть, даже примитивные, со множеством страхов и предрассудков, но не они задумали и совершили массовое убийство, убийство народа.

Это сделали другие люди — цивилизованные, начитанные, воспитанные на музыке Вагнера, стихах Гете и философии Канта, люди культурные. Польские крестьяне сами были в том доме, который подожгли пришельцы…

Он пишет по-английски. Ту первую свою книгу („Раскрашенную птицу“) он не мог писать по-польски, это было бы слишком больно, ему нужно было авторское отстранение, которое давал ему неродной, приобретенный язык… „Существительное и глагол — вот и все, что мне нужно. Оставим наречия и прилагательные Набокову и Конарду“… Проза требует от него времени и концентрации, а итог — восемь книг за тридцать лет, и каждая книга — три-четыре года жизни. С утра до вечера за письменным столом.

Американский писатель с польской фамилией, он считает себя евреем. Но и поляком тоже, мальчиком из города Лодзь, выросшим на польской истории и польской литературе. „Откуда это желание писать?.. Традиция повествования — чисто еврейская традиция, никто не умеет делать этого лучше.