Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе - [37]

— Великолепно, — сказал комендант трудового лагеря на Дембовой, увидев человека с тележкой. — Давно следовало подумать о такого рода вспомогательном транспорте.

Лагерный плац на Дембовой был частью тупичка, отделенной от города забором, на скорую руку сколоченным из досок, вырванных из ближайших изгородей. Отсюда часовые выводили команды, назначенные на всякого рода работы. Людей вели под конвоем через весь город, а когда они возвращались — прохожие видели почерневшие, покрытые синяками, кровоточащие лица. Им приказывали петь бодрые песни и весело приплясывать. Песни звучали грустно, в пляске не было живости. Эсэсовцы прохаживались вдоль шеренг, издевательски глядя на измученных, тяжело дышащих людей. Вечером всех приводили обратно на плац и за несколько минут до семи выпускали.

В тот день всех отпустили немного раньше; задержали только человека с тележкой. Он стоял у запертых ворот на опустевшем плацу рядом с тележкой, уткнувшейся в мостовую своим отполированным дышлом. Лямка мягко распласталась на камнях. Он ждал, когда ему разрешат схватить ее, просунуть в нее голову, натянуть на плечи и двинуться вперед. Но двое эсэсовцев, задержавших его утром, приказали ждать.

— Где живешь? — спросил эсэсовец.

— На Рыбной.

— Черт ее знает, где эта твоя вонючая Рыбная! Говори: далеко или близко?

— Далеко.

— За полчаса дойдешь?

— Дойду.

— Через полчаса комендантский час, знаешь?

— Знаю.

— Ну то-то. Жди.

Они разговаривали с ним, держась в отдалении. Человек с тележкой еще несколько минут слышал крики и топот людей, разбегавшихся по домам.

— Придешь завтра с тележкой, — сказал эсэсовец.

— Слушаюсь.

— И в другой одежде.

— Слушаюсь.

— В чистой, а не в этом вонючем дерьме.

— Слушаюсь.

— Помни, в чистой!

— Слушаюсь.

Второй добавил:

— А что будет, если не придешь, знаешь?

— Я приду.

— А если не придешь?

— Приду. Я обязательно приду.

— Ты в этом уверен?

Человек с тележкой вздрогнул. Теперь он уже не был уверен, что придет завтра. Машинально провел рукой по жесткой, засаленной одежде, поднял руку и коснулся воротничка. Рубаха была расстегнута, дрожащая рука искала пуговицу.

Эсэсовец взглянул на часы, другой повторил его жест, и они переглянулись.

— Еще рано, — сказал один.

— Через десять минут, — добавил другой.

— Без пяти семь, — сказал первый и вдруг повернулся к задержанному.

— Эй, слушай, твоя Рыбная, она в самом деле далеко отсюда?

— Далеко.

— В пять минут с колымагой своей не доберешься?

— Невозможно это…

— Помни, мы проверим, правду ли ты говоришь.

— Я правду говорю.

— Проверим, правду ли ты говоришь, — повторил эсэсовец. — Через пять минут комендантский час.

— Я не успею. — Человек с тележкой побелел.

— А если тележку оставишь?

— Зачем?

— Ты не спрашивай, а отвечай. Если оставишь тележку, успеешь добежать?

— Не смогу.

— Посмотрим.

Воцарилось молчание. Потом эсэсовец сказал:

— Ну, Ганс, без пяти семь, пускай его!

— С тележкой?

— А как же, неужели без? Тележка-то его или нет?

— Мне в гору идти, я не поспею!

— Пошел, пошел, комендантский час еще не наступил!

— Позвольте мне остаться!

— Как это остаться? Тебя что, никто дома не ждет?

— Мать.

— И ты совсем не торопишься ее увидеть?

— Да ведь уже семь часов.

— Нет еще. Две минуты у тебя в запасе.

— Позвольте мне остаться!

— Raus![34] — крикнул эсэсовец и распахнул ворота. — Raus!

В долю секунды, уже нагнувшись, человек увидел кусок улицы, начинавшейся за воротами. Он закинул лямку на плечо, рванулся. Колеса завертелись, и тишина разлетелась прочь. Опустевшая, без единого прохожего улица наполнилась грохотом. Пустая тележка прыгала по камням, тень человека, как извивающийся паяц, дергалась и бежала вместе с ним. Человек, запряженный в тележку, ускорил шаги, стремясь поскорее одолеть крутой подъем. Он слышал, как эсэсовцы закрывали ворота, и решил, что они остались за оградой. Он смотрел только вперед. На башне костела часы пробили семь раз. Прозрачный металлический звук, неторопливо расплывавшийся в застывшем воздухе, заставил бешено забиться его сердце.

— Halt![35]

Человек остановился и, втянув голову в плечи, медленно обернулся. В тени забора стояли те двое.

— Stehen bleiben![36] — раздалось в тишине. Человек застыл, не сводя взгляда с идущих. Они остановились, не дойдя до него. Один из эсэсовцев взглянул на часы:

— Что, не знаешь, что уже комендантский час?

Человек с переброшенной через плечо лямкой молчал.

— Глухой?

— Нет.

— Не слышал, как било семь?

— Слышал.

— И что же?

— Господа…

— Что господа? — подхватил эсэсовец. — Что господа? — насмешливо повторил он.

— Вы же сами меня задержали!

— Что-о-о? Где это?

— Там, на плацу.

— Так ведь тебя отпустили.

— Поздно было.

— Но семи еще не было?

Человек с тележкой ничего не ответил.

— Ну так как же, было семь часов или не было?

— Не было, — прошептал человек.

— А теперь восьмой час.

— Да.

— Стрелять будем.

— Я не виноват, — дрожащим голосом проговорил человек.

— Объявление читал?

— Читал.

Эсэсовцы пошептались, потом один спросил:

— Живешь далеко?

— Там. — Человек высвободил руку из-под лямки и поправил на плечах сбившийся в складки пиджак.

— Иди.

— Я боюсь, — тихо сказал человек.

— Чего?

— Встретится кто-нибудь….

— Кто?

— Не знаю.