Опасный круиз - [9]

Я взяла книгу в библиотеке и устроилась в шезлонге на палубе А в уютном местечке, как раз под навесом веранды. Было не очень жарко, но мое лицо уже горело от солнца и морского ветра. Я немного почитала, а потом стала наблюдать за людьми и поняла, что некоторые успели уже друг с другом познакомиться. Я снова видела того мужчину из танцзала. В шортах и довольно ярком свитере, он играл в теннис. Он был очень смуглый и уже загорел; определенно, он явно собирался хорошо провести время.

Неподалеку сидела женщина, которую я про себя прозвала Вечной Ворчуньей, потому что она ни на секунду не переставала критиковать всех и вся. Я слышала ее вчера вечером после обеда в комнате отдыха и она до сих пор не угомонилась.

— Разумеется, на «Королеве Елизавете» все совсем по другому, — послышался недовольный голос.

А потом я вздрогнула, потому что в этот момент Эдвард Верритон вышел на палубу и остановился в нескольких ярдах от меня. Он тоже надел шорты и свитер и очень мало походил на того горожанина, каким я его впервые увидела. Высокий, с мускулистыми стройными ногами, он, бесспорно, был очень красив.

Он заметил меня и направился в мою сторону. Я вскочила на ноги, сообразив, что должна была бы присматривать за детьми, а не бездельничать в шезлонге. С ним на самом деле не трудно было разыгрывать застенчивую девочку — это выходило более или менее естественно, потому что в его присутствии я все время чувствовала себя смущенной.

— Доброе утро, Джоанна, — сказал он. — Надеюсь, вы хорошо спали. Вы видели Кенди и Гила?

— С другими детьми, кажется, — запинаясь произнесла я. — Я сейчас… — но как раз в этот момент появилась длинная вереница детей. Эдвард Верритон извлек из нее сына и дочь, взял их за руки и бодро предложил:

— Пойдемте поиграем во что-нибудь, хорошо?

— Нам не хочется… — начал было Гил, насупившись.

— Тогда пошли поглядим, как поживает ваш теннис. Помните, как я натаскал вас на острове Пасхи, когда мы были в Касабланке. К полудню мы уже, наверное, достаточно набегаемся, чтобы сходить в бассейн.

Я проводила их взглядом и невольно нахмурилась. Когда я повернулась, чтобы поздороваться с Чарльзом, который появился откуда-то сбоку, то заметила, что тот темный мужчина из танцзала тоже наблюдал эту маленькую сценку.

— Он мог бы оставить детей в покое, раз им было хорошо. Он что, жить без них не может? — спросил Чарльз.

— Не думаю, что он их часто видит, — ответила я, все еще не отводя глаз от грациозной спины Кенди. Я узнала, что она и вправду занимается балетом.

В течение дня я наблюдала за Эдвардом Верритоном с нараставшим изумлением. Он вел себя как самый настоящий отдыхающий — эдакий жизнерадостный дружелюбный весельчак, всегда готовый поддержать компанию. Если он и притворялся, то выходило у него просто грандиозно. Так что, вероятно, это действительно была другая сторона его характера. В середине дня они с детьми искупались в бассейне; я тоже окунулась, хотя и не слишком храбро. Вода была холодная и расплескивалась по краям, когда пароход качало.

Чарльз благоразумно решил подождать, пока станет теплее. Я не думаю, чтобы Кенди и Гил пришли в восторг от купания — они вылезли из воды, как только отец это им позволил.

— Не очень-то они закаленные, верно? — усмехнулся, повернувшись ко мне, Эдвард Верритон. — Будьте добры, Джоанна, проследите, чтобы они хорошо вытерлись. Потом мы пойдем поиграем во что-нибудь, чтобы согреться.

К вечеру мне стало казаться, что я провела на пароходе сто лет. Пассажиры все лучше узнавали друг друга, и у меня появилось несколько друзей, в том числе одна очень милая блондинка, по имени Мэри Браун. Она путешествовала с родителями и несколькими молодыми людьми, среди которых были два брата-близнеца — Джеймс и Роберт. Джеймсу и Роберту было лет по восемнадцать — красивые рыжие симпатяги, — оба они охотно сопровождали меня по пароходу и предлагали принять участие в разных развлечениях.

Мне нравились близнецы, но Чарльз нравился, разумеется, куда больше. Он был уже взрослым человеком, и я чувствовала, что сильно проигрываю ему, хотя у нас и было много общего. Ясно, что я просто с ума сходила от необходимости все время держать язык за зубами. Мне страшно хотелось рассказать ему про Оксфорд и вообще говорить без стеснения. Кажется, я ему нравилась, но это не могло продлиться долго, потому что кому нужна девчонка, у которой, кроме смазливого личика, нет никаких других достоинств. Вот Мэри, например, и симпатичная, и умненькая. Она собиралась стать врачом и была, пожалуй, только немного слишком самоуверенной.

Я бы с удовольствием приняла участие в тех дискуссиях и спорах, которые периодически возникали. Но я не осмеливалась. Я никогда не могла знать, в какой именно момент Эдвард Верритон или дети могли подслушать меня. Это был постоянный страх, что случайно кем-нибудь брошенное слово даст Верритону повод подозревать меня. Как же тогда я раскрою эту тайну, если тут все-таки есть тайна.

Я могла, конечно, открыться Чарльзу, но сразу отказалась от этого. Все это было слишком неясно, слишком смутно; он, пожалуй, примет еще меня за сумасшедшую, с моими подозрениями.