Опасный дневник - [7]
Порошин шагнул к двери в спальную комнату.
— Почивать надо, ваше высочество, — сказал он. — Завтра поздно проснетесь, сердиться будете. А ты, Савелий, иди. — Пусть он завтра доскажет, — сказал Павел. — Мне совсем не страшно. — Завтра и поговорим. Спите, ваше высочество, — строго посоветовал Порошин, выходя из спальни. «Сколько же вздору несут цесаревичу! — подумал он. — А ведь про покойного государя Петра Алексеевича и правду рассказать — заслушаешься. Я здесь не командир, а то бы научил этого Савелия, — видать, он хитер и умен довольно, — что он должен говорить великому князю, когда тот сказку просит, и как совмещать полезное с приятным…»
В столовую вошел Панин.
— Мне надобно, господин Порошин, навестить мою племянницу, Катерину Романовну Дашкову, — сказал он. — Я отлучусь на час, чтобы вы знали, ежели вас кто придет проверять. Великий князь спит спокойно, и в комнате его ложится на ночь камер-лакей. И вам удобно предаться отдохновению. — Спасибо, ваше превосходительство, — ответил Порошин. — В корпусе мы говаривали: «Солдат оттого и гладок, что поел, да и на бок», — и я сей истины весьма придерживаюсь.
Когда Панин ушел, Порошина проводили в отведенную ему комнату. Он прилег на постель, и сон тотчас же овладел им.
Никита Иванович вовсе не думал обманывать царского адъютанта и в самом деле поехал к своей родственнице. Катерина Романовна была дочерью сенатора графа Романа Ларионовича Воронцова и племянницей канцлера Михаила Ларионовича. Через мужа, вице-полковника лейб-кирасирского полка князя Михаила Дашкова, она знала множество гвардейских офицеров. Начитанная и бойкая, эта восемнадцатилетняя дама пользовалась дружбой великой княгини, а затем государыни Екатерины Алексеевны и находилась под сильнейшим ее влиянием. Дашкова удивлялась тому спокойствию, с которым переносит свое положение нелюбимой жены ее старшая подруга, и не на шутку задумывала как-нибудь усмирить Петра Федоровича, для чего требовалось всего-навсего лишить его власти. Об этом она заговаривала со множеством людей, иногда попадая на тех, кто уже действовал в пользу Екатерины. Дашкова была уверена, что стоит в центре заговора и управляет десятками сообщников. Она интриговала с величайшим усердием, но, как позже отметила Екатерина, хлопоты ее были напрасны: все делалось помимо нее. «Правда, что она очень умна, — писала императрица, — но ум ее испорчен чудовищным тщеславием и сварливым характером; главы предприятия ее ненавидят, но она была в дружбе с пустыми людьми, которые и рассказывали ей, что знали, то есть мелочи». Юная княгиня склоняла и своего дядю Панина вступить в заговор против государя и произвести, как она выражалась, революцию. Но Никита Иванович был стреляный воробей и знал, что настоящие дела вершатся без дамских уговоров. Не ответив на сделанное ему предложение, он стал рассуждать о том, что для задуманной революции необходимо согласие Сената, а получить его трудно, что в России вообще нет основательных законов и потому престол может доставаться не по праву наследования, а при помощи гвардейцев, что в Швеции, например, монархия устроена куда лучше. Шведские обычаи были известны при дворе как любимый конек Никиты Ивановича, о них он мог толковать без конца, и Катерина Романовна поняла, что из дальнейшего разговора с дядей проку не будет. Подсмеиваясь над увлечением племянницы, Панин видел, что кое-что все же ей известно, а некоторые сведения могут быть полезны и для него. Поэтому, удрученный недоверием императора, приславшего наблюдать за ним своего адъютанта Порошина, Панин поторопился узнать о новостях у Дашковых. После взаимных приветствий княгиня сообщила, что государь уехал в Петергоф очень недовольный и оставил много различных распоряжений по поводу праздника, что день Петра и Павла, вероятно, будет не очень веселым, хотя готовится большой фейерверк и заказан ужин на триста персон. Государыня в Петергофе одна и видеть никого не хочет, настроение у нее дурное, и ее можно понять: беспутный муж накануне снова напился, как сапожник, ругался по-немецки и по-русски и кричал, что неверных жен следует постригать в монахини. Панин слушал, соображая: говорить ли, что он взят государем под надзор? Очевидно, потом будет заведено следствие, из которого ничего хорошего для друзей государыни выйти не может. Как ни кинь, все они виновны будут в злоумышлении на царствующего государя, пусть дальше разговоров у них ничего и не производилось. Пока он додумывал заключение своей мысли, в залу вошел Григорий Григорьевич Орлов. Он поспешно приблизился к собеседникам и сказал два слова:
— Пассек арестован.
Дашкова всплеснула руками. На ее лице отразился ужас. — Не может быть! — пролепетала она, пытаясь представить, кому и чем грозит это неожиданное известие. — А вы что думаете, Никита Иванович? — спросил Орлов. — Плохую новость мне пришлось принести, правда? Панин слышал от Катерины Романовны имя капитана Преображенского полка Пассека и понимал, что он один из тех, кто вербовал в гвардии приверженцев Екатерине. Кажется, опасность приближалась… Важно сохранить присутствие духа и успокоить княгиню — в отчаянии она легко наделает глупостей. — Арест офицерам не в диковину, — ответил Панин, — с гауптвахтой они сызмальства знакомы. Государь взыскивает с полковых командиров — не мудрено, что они с капитанов требуют. Наверное, ваш Пассек упустил что-либо по службе, вот и наказан. — Не похоже на это, Никита Иванович, — сокрушенно сказал Орлов. — Пассек не на гауптвахте сидит, а приведен в полковую канцелярию. По двое часовых у окон, четверо с офицером у дверей. — Пуганая ворона куста боится, — стараясь казаться невозмутимым, заметил Панин, понимая, что Пассека держат как государственного преступника и развязка для всех может наступить быстрее, чем ее сейчас ожидают. — Прошу вас, Григорий Григорьевич, — обратилась Дашкова к Орлову, — пойти узнать точнее о причинах ареста Пассека и уведомить меня и Никиту Ивановича: он тоже с нами, хоть вам и не признается. — Слушаюсь, княгиня, — ответил Орлов и тотчас вышел. Никита Иванович возвратился к себе в тревоге. Если Пассека станут допрашивать с пристрастием, пожалуй, не выдержит, назовет имена — и тогда со многих плеч полетят головы, а Екатерине Алексеевне быть в монастыре…
Название новой книги говорит и о главном её герое — Антиохе Кантемире, сыне молдавского господаря — сподвижника Петра I, и о его деятельности поэта-сатирика, просветителя и российского дипломата в Англии Фракции.
Александр Западов — профессор Московского университета, писатель, автор книг «Державин», «Отец русской поэзии», «Крылов», «Русская журналистика XVIII века», «Новиков» и других.В повести «Забытая слава» рассказывается о трудной судьбе Александра Сумарокова — талантливого драматурга и поэта XVIII века, одного из первых русских интеллигентов. Его горячее стремление через литературу и театр влиять на дворянство, напоминать ему о долге перед отечеством, улучшать нравы, бороться с неправосудием и взятками вызывало враждебность вельмож и монархов.Жизненный путь Сумарокова представлен автором на фоне исторических событий середины XVIII века.
На седьмом десятке лет Гавриил Романович Державин начал диктовать свою автобиографию, назвав ее: "Записка из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающих в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина". Перечисляя свои звания и должности, он не упомянул о главном деле всей жизни — о поэзии, которой верно и преданно служил до конца дней.Книга А. Западова посвящена истории жизни и творчества яркого, самобытного, глубоко национального поэта.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.