Опасный дневник - [39]

— Читай скорей. Ладно, я не скажу.

Порошин взял тетрадь последней недели.

— Слушайте же, ваше высочество, и поправьте, ежели что не так записано. «Воскресенье. Государь изволил встать в семь часов. Одевшись, по прочтении с отцом Платоном нескольких стихов в священном писании, изволил пойти к обедне. От обедни, проводя ее величество во внутренние покои, изволил пойти к себе. Представляли его высочеству новопожалованного генерал-майора Александра Матвеевича Хераскова и новоприезжего генерал-майора же господина Шиллинга. Потом со мною его высочество изволил прыгать и забавляться».

— Зачем ко мне их водят? — сказал Павел. — Ну, флотских — другое дело, я генерал-адмирал, а сухопутные? Скука.

— Каждый почитает долгом выразить почтение и преданность великому князю, надежде отечества, — сказал Порошин. — И такова судьба великих мира сего, что принуждены они бывают терпеть и скуку, исполняя свои обязанности. Но слушайте дальше. «Сели за стол. Обедали у нас Иван Лукьянович Талызин, князь Михайло Никитич Волконской, господин Сальдерн, Иван Логинович Кутузов. Казалось, что его превосходительство Никита Иванович очень был невесел. Братец его Петр Иванович рассуждал, как часто человеческие намерения совсем в другую сторону обращаются, нежели сперва положены были. Сказывал притом о расположении житья своего, которое ныне совсем принужден переменить по причине смерти супруги его Анны Алексеевны и князь Бориса Александровича Куракина, его племянника. Его превосходительство Петр Иванович сбирался в Москву для учреждения там домашних обстоятельств по смерти племянника. Шутил притом Петр Иванович, что он после себя любовных своих здесь дел, конечно, мне не поручит. В окончании стола пришли с той половины его сиятельство вице-канцлер князь Александр Михайлович Голицын, граф Захар Григорьевич Чернышев и князь Василий Михайлович Долгорукий; выпили по рюмке венгерского». Ну, дальше о том, что пошли в театр, возвратились в девятом часу, за ужином разговаривали о зрелищах, о комедиях при государе Петре Великом, о фокус-покусах, о канатных танцовщиках. После ужина в десятом часу в половине лег государь опочивать.

— Все верно, — сказал Павел. — Ты еще напиши: граф Захар Григорьевич обо мне сказал, что я стал намного крепче и плотнее, чем был, и руки у меня сильные, я ему сжал руку, он лицом изменился от боли.

— Слушаюсь, ваше высочество, — сказал Порошин, делая пером пометку в тетради. — Теперь понедельник. «Государь изволил проснуться в седьмом часу в начале. Жаловался, что голова болит и тошно; вырвало его. Послали за эскулапами, кои тотчас в его высочество порошок всыпали. Оставили его на целый день в постели….»

— Не надо этот день читать, давай следующий, — прервал Порошина мальчик.

— Как угодно вашему высочеству. «Среда. Кавалерский праздник апостола Андрея Первозванного. Ее величество у обедни быть изволила. Потом с кавалерами оного ордена изволила кушать в галерее. Его высочество одет был во фрак и никуда выходить не изволил. Кушал в опочивальне один. После стола зачал его высочество выискивать способов, как бы завтрашний день под видом болезни прогулять и ничего не делать. Третий уже день, как я поступками его не весьма доволен: идет как-то все не так, как бы мне хотелось и, конечно, всякому благоразумному и верному сыну отечества…»

— И про этот день не хочу, — капризным тоном сказал Павел. — Я бы хотел, чтобы некоторые места выскребены были в твоей тетради. Люди подумают обо мне худо.

— Что делать, ваше высочество, — отвечал Порошин. — Историк должен быть справедлив и беспристрастен. Как можно хорошее похулить и как похвалить худое?

Павел отвернулся к стене и захрапел, показывая, что он спит. — Мне можно идти, ваше высочество? — спросил, улыбаясь про себя, Порошин.

Павел захрапел громче.

2

На следующее утро Порошин, войдя в опочивальню великого князя, увидел его смущенным.

— Прости меня, братец, — сказал он, — что я вчера выказал тебе обиду. Я знаю, — да и ты знаешь, — почему так было. Не сердись на меня! Я смерть не люблю, когда обо мне примечают. Ведаю, сколь ты меня любишь, а все ж не могу быть спокоен. И я с тобой оттого не пожелал говорить.

— Понимаю, ваше высочество, — ответил Порошин, — и радуюсь, что наставления мои были не напрасны. Вы невнимательны к своим речам, сбиваетесь в словах. Вчера же вы не хотели быть торопливы, а потому и смолчали, прикинувшись спящим.

— Правда, — сказал Павел.

— Умные люди говорят, что если плохую привычку не истребить у мальчика, то дальше он будет сбиваться не только в словах, но и в делах. С детства надлежит приучать себя упражнять ум, соблюдать правила мышления, не поддаваться порывам чувства, но каждый свой шаг рассчитать и обдумать. Это необходимо каждому человеку. Что ж говорить о государе!

— Я обдумал.

Они сели пить утренний чай. Трапеза не была пышной. Перед великим князем по утрам клали несколько сладких сухариков. Он волен был съесть их сам или поделиться с дежурным, которому также наливали чашку.

Последний раз Порошин сказал великому князю, что его обычная манера дележки — побольше себе, поменьше сотрапезнику — нехороша: хозяин должен быть гостеприимен, отдавать сидящим с ним за столом лучшие куски. Теперь воспитатель был вознагражден за совет: Павел, поколебавшись мгновение, поделил сухари на две неравные части и большую подвинул Порошину.