Опасный дневник - [102]

— Граф Григорий Григорьевич Орлов кланяться вам велел, братец, — сказал Иван. — Я к нему две недели ходил, камердинеру сколько денег перетаскал, покуда был допущен. Зато принял славно, вам наказал не унывать и на него надеяться.

— Теперь-то я и здесь привык, — ответил Порошин.

— И тут можно жить, братец, — рассудительно заметил Иван. — Куда царь ни пошлет, везде хлеба даст. Порошин думал о своей беде и о великом князе, — он подлинно страдал от разлуки с мальчиком, и два с лишним года, проведенные вдали от него, не уменьшили горя.

— Слишком поздно я понял, — сказал он задумчиво, — сколь опасно было мне придворных господ учить, как надобно при великом князе, яко будущем правителе российском, о нашем государстве изъясняться. Я желал, чтобы в уши его дурных мнений не входило. С годами цесаревич по остроте своей сам увидит наши недостатки. Но ежели будет в него вложена любовь к народу, то сумеет он видеть не только слабости, а и достоинства народные и добродетели и об отвращении от слабостей позаботится, как отец родной.

— Справедливо изволите рассуждать, братец, — учтиво согласился Иван. Он уважал брата и гордился его службой при великом князе.

— Что же случилось дальше? — продолжал Порошин. — Привязанность моя к великому князю и его ко мне доверие не понравились многим во дворце, а кому больше всех, говорить не хочу. Речи мои, высказанные по усердию и справедливости, были его высочеству перетолкованы в мое предосуждение, и он о журнале моем объявить изволил, а прежде обещал никому слова не молвить.

Порошин потер лоб, припоминая.

— Очень всегда нетерпеливствовал, сам торопился, других погонял, все разом желал сделать и я его за то бранивал. А однажды сказал: «С лучшими намерениями в мире вы заставите себя ненавидеть, государь!» И эти слова были ему изъяснены как враждебные. Никита Иванович изволил потребовать тетради мои, но мнения своего не сообщил и назад не вернул. Никаких проступков я за собой не знаю, брат, а видно, что донесено было ее величеству, будто я опасный человек. Так и очутился я в Ахтырке…

Порошин внезапно встал и зашагал по горнице.

— Это в столице было страшно подумать: «Ахтырка… Ехать бог знает куда, неизвестно за какую вину…» А в Ахтырке, да в Глухове, да в Миргороде побывав, нахожу свою вину в том, что раньше сюда или в какое место в России не попал и не видел, что кругом делается. Мальчиком я уехал из отцова дома в Кунгуре, десять лет провел в стенах Шляхетного корпуса — восемь кадетом, два учителем, — а после четыре года службы во дворе. Как у меня хватило духу взяться воспитывать государя! Молод был, глуп, на книги все надеялся. А что полковники солдатами торгуют — не знал, что по закону можно чужое имение своим сделать — не видел, что с крестьянина и казака помещики и старшины семь шкур сдирают — не догадывался. Плохо мое дело, брат Иван. И великого князя жаль. Как дальше жить — не ведаю…

4

В январе 1769 года крымский хан Крым-Гирей во главе семидесяти тысяч татар перешел русскую границу, намереваясь двигаться в Польшу и объединить свои силы с отрядами конфедератов.

Путь ему преграждала крепость святой Елисаветы — Елисаветград. Артиллерийский огонь отогнал татар от ее стен, штурмовать крепость татарская орда не сумела и кинулась грабить окрестные селения и полесские земли, расположенные по соседству.

Пятитысячный татарский отряд подошел к Бахмуту, но был опрокинут и рассеян русской пехотой. Татары отступили так быстро, что батальоны, пущенные преследовать, бегущих догнать не смогли.

Русская Первая армия в апреле начала наступление. Войска переправились через Днестр и подошли к крепости Хотин. Генерал Голицын собрался было повести планомерную осаду, но оказалось, что не хватало артиллерии, кончилось продовольствие, весенняя распутица препятствовала подвозу. На месте же взять было нечего. Турки опустошили Молдавию начисто.

Румянцев решился подвинуть войска Второй армии на запад, рассчитывая поддержать наступление Первой. Пятого мая полки на плотах и лодках приступили к переправе у Кременчуга и Переволочны и продолжили движение на Самбор. Вскоре, однако, Румянцев остановил Вторую армию, потому что генерал Голицын раздумал осаждать Хотин и отступил за Днестр, на старые позиции…

Петербургский Военный совет был очень рассержен маневрами Первой армии. Екатерина отправила Голицыну рескрипт, в котором писала, что не следует бояться турок, а нужно на них нападать. «Повторяем вам желание наше», — прибавляла она и требовала, чтобы армия шла на противника, гнала его за Дунай и спешно очищала от турок Молдавию.

Повинуясь приказам, Голицын второй раз переправил армию через Днестр, разогнал скопление турок и снова встал под Хотином. Турки двинули стотысячное войско на помощь крепости, и на Военном совете Первой армии было постановлено еще раз отступить…

Генерал Румянцев в августе собрал свою Вторую армию у крепости Елисаветы и девятнадцатого числа повел ее на запад, чтобы помогать Первой армии.

Но ушел он недалеко. На первом же переходе его догнал курьер с извещением, что генерал Голицын отступил от крепости Хотин и привел войска обратно в Россию. Румянцев приказал закончить марш и близ деревни Виска разбивать лагерь. Стоянка обещала быть долгой, ибо дальнейшие планы Первой армии были неясны. Очевидно, следовало подождать приказов из Петербурга.