Опасные пути - [228]

— Это все от усердия, — сказал шутник, — он должен подкрепиться, чтобы не размякнуть на своем посту.

— Осел! — пробурчал толстяк. — Размякнуть? Да такие представления, как сегодня, я видал уже сотни раз.

— Ну, вот! — воскликнул Жером, — теперь готово. — Он схватился за сиденье тележки и тряхнул его. — Вишь, как плотно! Доминиканец не выкувырнется.

Прозвучал удар колокола, и чей-то голос крикнул через весь двор:

— Шесть часов!

В ту же минуту раздался равномерный топот ног, доносившийся откуда-то из обширных покоев, окружавших Прео.

— Вот идут пажи и придворные кавалеры, — сказал остряк.

— По местам! — скомандовал остряк, — час живо пройдет. Жером, готовь свою лошадь!

Все разошлись в разные стороны. В это время отворились черные, обитые железом ворота, и во двор вошла небольшая кучка народа: это были судьи и священник. Они прошли к камере под номером третьим.

Это были: монах-доминиканец Иларий, так как осужденных на казнь всегда провожали на эшафот доминиканцы; затем — главный судья Манго в своем черном одеянии; пристав Баше; Жубер, писец главного суда; двое молодых судей, только что в этот день принявших присягу; наконец Ренэ Дамарр, которого пожелал еще раз увидеть тот, чей последний час должен был пробить в этот день. Этим осужденным был Лашоссе.

Усердный судья допрашивал его каждый день, так как, по мнению суда в Шателэ, он был именно тем свидетелем, который мог пролить наибольший свет на ужасное дело. Все сколько-нибудь касавшиеся процесса лица были допрошены относительно этого человека. Последним был вызван герцог Дамарр. Он мог показать лишь одно: что во время своей службы в доме Дамарр Лашоссе был хотя и мрачен, но исполнителен и честен.

Гюэ ничего не показал против него. Один Дегрэ, ссылаясь на Ренэ, заявил против него тяжелые обвинения, и они были подтверждены слугой Сэн-Лорена, ходом всего процесса и бесчисленными доказательствами, не оставлявшими ни малейшего сомнения в преступлении обвиняемого. К Лашоссе в тюрьму проникло известие об освобождении Экзили и Пенотье; оно привело его в ярость, и он упорно отрицал свою вину; конечно, он никогда не мог бы вполне оправдаться, но он сваливал всю вину на маркизу Бренвилье.

Его три раза подвергали пытке. Когда его тело в четвертый раз испытало невыносимую муку, страшные страдания поколебали его закоренелую душу, и он признался, что по наущению маркизы Бренвилье и кавалера де Сэн-Круа он с помощью Мореля пытался отравить братьев д‘Обрэ.

— Что касается Сэн-Лорена, — воскликнул Лашоссе страшным, разбитым пыткой голосом, — то его я убил потому, что поклялся убить его, и потому, что его смерть была для меня высшей радостью. На меня напал гнев, когда я услышал об освобождении Пенотье; произошло это потому, что он должен был бы стоять рядом со мной: он радовался, когда я сказал ему, что Сэн-Лорен умер, отравленный мной. Нет, не Пенотье убил Сэн-Лорена! Пенотье слишком труслив, чтобы действовать посредством яда!

Судьи добивались узнать причину мстительного чувства, выраженного Лашоссе по отношению к Сэн-Лорену, но даже изнеможденный пыткой Лашоссе упорно молчал, и так как для процесса это не представляло важности, то его перестали спрашивать. Для Пенотье было большим счастьем, что слова Лашоссе остались погребенными в стенах тюрьмы.

Манго задумчиво качал головой, но деньги Пенотье сделали свое дело: тяжесть золота принудила опуститься руку правосудия, уже поднявшуюся было на генерального контролера. Смертельный приговор Лашоссе был вынесен единогласно.

Лашоссе появился у решетки изнеможденный, превратившийся в скелет от страданий и ужасного воздуха тюрьмы. Два тюремщика поддерживали его под руки. Пристав Баше поднялся с места и прочел твердым голосом:

— “Во имя Бога и его величества короля! Судьи верховного суда в Шателэ, в Париже, признают Жана Амелена Лашоссе виновным в убийстве посредством отравления и постановили подвергнуть его на Гревской площади колесованию, пока не воспоследует смерть, после чего его труп должен быть сожжен, а прах — рассеян по ветру”.

Лашоссе выслушал приговор с полным спокойствием; ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Желаете ли Вы что-нибудь сказать? — спросил его Мангэ.

— Нет, — ответил осужденный, — прошу только о разрешении увидеться с молодым герцогом Ренэ Дамарром незадолго до казни, наедине, в моей камере: я всегда любил и очень ценил этого молодого человека.

— Суд уважил Вашу просьбу, — произнес Манго. — Теперь приготовьтесь к смерти.

— Уведите меня! — обратился Лашоссе к своим тюремщикам и покинул зал суда с прежним спокойствием.

В тот же день был заочно произнесен приговор над маркизой Бренвилье, гласивший что она должна подвергнуться отсечению головы рукой палача на Гревской площади, ее тело должно быть сожжено, а пепел — рассеян по ветру. Морель также заочно был приговорен к смерти через повешение.

* * *

Лашоссе с трудом встал. Верховный судья подал знак двоим полицейским, и те сняли с него цепи.

— Жан Амелен Лашоссе, — сказал судья, — настал час, в который Вы должны заплатить смертью за свое преступление. Преклоните колени!

Осужденный с усилием опустился на колени, и Манго еще раз прочел приговор, после чего поручил осужденного милосердию Божию; затем он взял небольшую палочку, сломал ее над головой преступника и передал его в руки палача.