Опасности путешествий во времени - [2]

Периодически носителей статуса СкИнда заставляли заново излагать подробности своего преступления и наказания, а также выражать (публично) благодарность за нынешнее положение и трудоустройство. В эти дни отец собирался с духом и, по его собственным словам, в очередной раз продавал душу.

Бедный папа! Такой добрый, веселый, – я даже не подозревала, каким униженным он себя чувствовал. Насколько сломленным.

Естественно, дома мы не обсуждали его статус, но нам позволялось (по крайней мере, официально не запрещалось) упоминать о нем, как о хроническом семейном недуге вроде рассеянного склероза или синдрома Туретта.

СкИнд – постыдное и потенциально опасное клеймо, тем не менее оно меркло по сравнению с другими, более серьезными проступками, а потому говорить о нем было вполне безопасно. Впрочем, в любом случае отец страшно рисковал.

Среди воспоминаний одно выделяется особенно ярко и отчетливо: как-то раз мы с папой остались дома вдвоем и он повел меня на чердак, всегда запертый на висячий замок. Из-под расшатанной половицы, накрытой вытертым ковром, отец достал пачку фотографий. С них на меня смотрел человек, чье лицо показалось очень знакомым.

– Это твой дядя Тобиас. Его ликвидировали, когда тебе было два годика.

В ту пору мне стукнуло десять. Двухлетнее «я» исчезло давно и безвозвратно. Срывающимся голосом отец рассказал, что его «любимый отчаянный» младший брат Тобиас жил вместе с нами, пока учился в медицинском. Он навлек на себя подозрения ФСБ/ФБИ (Федерального следственного бюро, Федерального бюро инквизиторов) тем, что помог с организацией первомайской демонстрации за свободу слова. В возрасте двадцати трех лет «дядю Тоби» арестовали прямо в нашем доме, увезли, предположительно, пытали, а потом ликвидировали.

То есть он «испарился».

– Папочка, а что значит «испарился»? – Я нутром чуяла: ответ будет жутким – и все-таки не удержалась от вопроса.

– Он исчез, милая. Погас, как пламя.

В силу возраста я не могла постичь всю боль утраты отца. Вообще, потерянное выражение почти не сходило с его лица. От изнурительной работы в больнице кожа посерела, мучила хромота: неправильно срослась кость правой ноги после давнего перелома. Однако стоило отцу улыбнуться, и мое плохое настроение моментально улетучивалось.

Веселей, ребята! Выше нос.

Правда, в тот момент папа не улыбался и слегка отстранился, чтобы я не увидела (наверное), как он вытирает слезы.

– Нам нельзя упоминать Тобиаса. Категорически запрещается рассказывать о нем детям. И тем более рассматривать фотографии! Меня арестуют, если кто-нибудь узнает.

Под «кем-нибудь» подразумевалось правительство, хотя никто не произносил само слово вслух. Запрещено. Аналогичный запрет распространялся на «государство» и «федеральных лидеров». Поэтому все, как и папа, ограничивались туманным, опасливым «если кто-нибудь узнает».

Зато разрешалось без страха употреблять местоимение «они».

«Они» ассоциировались с пасмурным небом, низким, затянутым огромными, точно дирижабли, тучами, якобы набитыми шпионской техникой. Радужно переливаясь от загрязнения, эти исполинские корабли синюшного цвета плыли над головой – хаотичные и вездесущие.

Внизу, в непосредственной близости от электронных приборов, отец всегда тщательно выбирал выражения. Разумеется, нельзя доверять компьютеру, каким бы дружелюбным и гортанно-соблазнительным ни был его голос, как и сотовому, и ручке-диктофону, а еще – термостатам, посудомоечным машинам, микроволновкам, ключам от автомобиля и беспилотному транспорту.

– Я очень скучаю по Тоби. Скучаю постоянно. Стоит увидеть студента-медика его возраста… А каким прекрасным дядей он стал бы для вас с Родом!

Признаться, я слегка растерялась, успев позабыть недавние реплики отца.

Испарился? Ликвидирован?

Однако я удержалась от расспросов, чтобы не огорчать папу еще больше.

Помню, с каким удовольствием рассматривала снимки своего утраченного «дяди Тоби», который выглядел молодой копией моего отца. Та же скупая улыбка. Такой же тонкий длинный нос с легкой горбинкой. А глаза – темно-карие, блестящие, прямо как у меня.

– Похоже, дядя Тоби был просто замечательный.

Я сразу поняла, что сморозила чушь, и покраснела, но папа лишь грустно улыбнулся:

– Да, Тоби замечательный. Был.

Отец всячески отговаривал брата участвовать в акциях за свободу слова и майских демонстрациях. Даже в периоды, когда Бюро национальной безопасности по массовой пропаганде (БНБМП) относительно ослабляло вожжи. В такие времена правительство смотрело на действия населения сквозь пальцы, однако, по мнению отца, продолжало собирать информацию и следить за инакомыслящими и потенциальными Инд-П (индивидами-провокаторами) – так, на будущее. Ничто не забывается, никогда, предупреждал папа.

Краткая передышка рождала слухи об «оттепели» – «новой эре», ведь люди, объяснял папа, склонны верить в хорошее и забывать плохое. Всем хочется быть оптимистами. Однако «оттепели» быстро заканчивались; по итогам самые беспечные граждане – в основном молодые и неискушенные – незамедлительно подвергались аресту со всеми вытекающими последствиями.

После исчезновения (по официальной версии) дяди Тоби в дом нагрянули стражи правопорядка. Они перевернули все вверх дном, изъяли дядины учебники, лабораторные конспекты, компьютер, технику и прочее, а также все фотографии, как цифровые, так и распечатанные. Однако отцу на свой страх и риск удалось припрятать пару снимков.