Опасное знание - [20]

Мы решили, что примерно так оно и было. Эрик подошел к столу и сел возле меня. На его подносе стояли кофейник и сахарница.

— Ни сливок, ни хлеба? — уточнил Харальд.

— Я только начал пить кофе, как пришел Хильдинг с результатами конкурса, — ответил Эрик.

— Который был час в тот момент? — спросил Харальд.

Полицейский в форме подбежал к столу и быстро сменил ленту на магнитофоне. Хильдинг Улин, который уже давно ждал своей очереди, широко улыбнулся.

— Думаю, — сказал он, — что прошло не более двух минут после четверти первого. Значит, было шестнадцать-семнадцать минут первого.

— А мне показалось, что мы ждали гораздо дольше, — заметил Герман весьма агрессивно. — Когда ты наконец явился, было по крайней мере двадцать минут первого.

Хильдинг Улин подошел к Вальграву и символически вручил ему и Петерсону по листу бумаги. Затем он обошел Вальграва и такой же лист бумаги дал Герману. Потом он наклонился над столом и протянул листы мне и Эрику.

— После этого я подошел к буфету и заказал кофе, — сказал Хильдинг.

— Когда явился Хильдинг, я, разумеется, сложил газету, — сказал Ёста. — И только тогда вспомнил о кофе. Мне кажется, что и результаты конкурса и кофе я переваривал почти одновременно. И если мне не изменяет память, результаты конкурса были вкуснее.

Никто даже не улыбнулся. Между тем Хильдинг вернулся и сел рядом с Эриком.

— Теперь все были поглощены чтением, — сказал Хильдинг. — Мэрта и Герман читали вместе. А поскольку меня оставили наконец в покое, я пил кофе и курил сигарету. Но сначала съел булочку.

На его подносе были кофейник, сахар и сливки. Булочку он перевернул в знак того, что она уже съедена. Потом он достал элегантный портсигар из змеиной кожи, вытащил толстую светлую сигару, снял с нее поясок, обрезал сигару и потянулся за спичкой. Целый ритуал.

— Но мы кое-что уже пропустили, — вдруг вмешался Харальд. — О чем вы беседовали перед тем, как пришел секретарь факультета? Прецептор Петерсон, если я правильно его понял, в этой беседе участия не принимал?

Ёста утвердительно кивнул головой.

— То, о чем шла речь, не показалось мне особенно интересной темой для разговора, — сказал он.

— Манфред сказал, что Левисон осенью берет отпуск и предлагает мне временно выполнять обязанности профессора третьей кафедры, — начал Герман. — Не скрою, что я был этим польщен. Я постарался выкачать из Манфреда все, что сказал ему Левисон. Потом мы заговорили о профессоре фон Лёвенцан, поскольку она декан факультета. Оказывается, она уже дала свое благословение. Затем мы стали прикидывать, пройдет ли это предложение через ученый совет факультета. Манфред обещал поддержать мою кандидатуру.

— Я слушала этот разговор вполуха, — сказала Мэрта. — Мы с Эрнстом сплетничали об Авроре фон Лёвенцан. Эрнст рассказал мне, как она принимала министра иностранных дел Сирии и беседовала с ним на великолепном арабском языке. Бедняга был настолько очарован нашей Авророй, что вручил ей орден, который, между прочим, предназначался ректору.

Ёста Петерсон расхохотался. Очевидно, он впервые услышал эту историю. Но все, что рассказала Мэрта, соответствовало действительности. Аврора фон Лёвенцан свободно говорила на восьми языках, включая и латынь. Она была из семьи дипломата и не терялась даже в самой сложной ситуации. Благодаря этим своим талантам, а также великолепному умению держаться Аврора стала превосходным деканом и достойно представляла свой факультет. Она была профессором на кафедре гражданского процесса. Однако шведское право было для нее пройденным этапом. Теперь она исследовала законы вавилонского царя Хаммурапи, хеттское право и другие правовые институты, одинаково отдаленные от нас и во времени и в пространстве. В этой области Аврора фон Лёвенцан была одним из крупнейших мировых авторитетов.

— Сколько времени вы изучали итоги конкурса? — спросил Харальд, возвращая нас к повестке дня.

Никто не мог дать точного ответа на этот вопрос.

— По-моему, на это ушло минут пятнадцать или что-то вроде этого, — сказал я. — А потом мы начали обмениваться впечатлениями.

— Мнение Рамселиуса о моей работе меня, откровенно говоря, возмутило, — сказал Ёста.

Мы услышали, как кто-то радостно хмыкнул.

— Поскольку Манфред сидел рядом со мной, — продолжал Ёста, — и я считал, что в какой-то мере мы единомышленники, я хотел, чтобы он высказался по этому вопросу. Но он почти не слушал меня, отвечал коротко и уклончиво, а потом повернулся к Эрику Берггрену. Они пересели вон туда, — Ёста указал на верхний конец стола, — и начали какой-то сугубо личный разговор. Тогда я пересел на место Манфреда и завел беседу с Германом.

— А теперь разберем все по пунктам, — сказал Харальд. — О чем говорил прецептор Лундберг с доцентом Берггреном?

Эрик сделал глотательное движение. Мертвую тишину нарушало только монотонное жужжание магнитофона.

— Манфред хотел поговорить со мной о недавно вышедшей работе немецкого юриста Шауна «Долговое право», — сказал Эрик. — Он нашел в этой работе несколько положений, которые, как ему казалось, должны были заинтересовать меня. Речь шла о проблеме, которой я как раз сейчас занимаюсь. И Манфред предложил мне пересесть, чтобы нам никто не мешал разговаривать. Он считал, что перебрасываться словами через стол не очень удобно.