Опасное хобби - [34]

Кисота было возмутилась: интересно, за кого это он ее держит? Уж не за проститутку ли? Но Бай очень быстро охладил ее пыл и горячность:

— Значит, надо так понимать, что гонорары тебе больше не нужны, да? Все, Алька, денег стоит. А если по сегодняшнему курсу, то и больших. Даже наша обычная жизнь… — философски изрек он и подумал, что десяток-другой лет назад ей, Алевтине, конечно же цены не было, а сейчас — смотреть не на что: выдра выдрой. Но если Альку зажечь, то, кто знает, чем для нашего Вадика сей эксперимент закончится.

Впрочем, он уже твердо знал чем. Если, разумеется, все и дальше, пойдет по его плану, возникшему именно сегодня по странному стечению обстоятельств.

Когда этот план стал стремительно складываться в его голове, Бай даже вспотел от какого-то неясного еще азарта, хотя он старался никогда не принимать импульсивно возникших решений. Но бывают же исключения! Вот как сегодня, когда самое первое решение в дальнейшем оказывалось и самым верным…

А Кисота, что это с ней случилось? — гордая, что ли, стала совсем? Ишь ты, противоречить вздумала! Это кому же она поперек сделать собралась, а? Нет, придется, наверное, и ее маленько поучить. Не кнутом, разумеется, а денежками, денежками, так вернее… Или Андрею предложить маленько с ней поиграть? Нет, пожалуй, не стоит, может переусердствовать, а баба нужная.

Побурчала Алевтина, поломалась, видать, для собственного успокоения или очистки совести — и согласилась. То-то…

Сказала, что на пару суток может обеспечить безопасность молодого человека, если, конечно… не какая-нибудь форс-мажорная ситуация.

Посмеялись они над ее предположением и, довольные друг другом, повесили трубки одновременно.

13

Вадим гнал машину быстро, но и внимательно. Пристроишься за кем-нибудь, станешь тянуться — вмиг засекут. А того хуже — лихачить, меняя ряды. Но все-таки профессионализм, чай, не первую пятилетку за рулем, а также пол-«лимона», покоящиеся в кейсе, лежащем на сиденье справа, придавали поездке некую праздничность, несмотря на то что настроение по-прежнему оставалось гнетущим. Ужасным. Противным. Гнусным. И причин тому было немало. Но Вадим заставлял себя не думать и не вспоминать того, что произошло за последние сутки. Переключился на то, что предстояло.

А предстояло еще немало, и самое главное, наиболее сложная часть задуманного зависела исключительно от его умения, его способностей, настроения, настойчивости, обаяния, короче, только от него самого. Что сделает — то и получится в результате.

Ему предстояло заставить мадам не первой молодости, крупную и сознающую свою значительность чиновницу, а на самом-то деле дурищу с повышенными претензиями и веснушчатой, остроносой физиономией поверить в то, что она единственная и неподражаемая, ну прямо принцесса Греза. А когда она наконец усвоит это и поверит в собственную исключительность, употребить ее, точнее использовать, напрямую именно в том качестве, за которое ее и ценят особо в родном Министерстве культуры. Времени на все это отпущено в обрез, до первой утренней звезды, ибо самолет взмоет в синее небо в шесть утра с минутами. Значит, и эта ночь, по существу, должна пройти без сна. Это, конечно, плохо, но другого выхода все равно нет.

Алевтина Филимоновна — вот такое предлинное, как и ее худощавое и нервное тело, было у нее имечко. Этакое «але-или»… Не то чтоб уж вовсе постаревшей и нескладной барышней она казалась, но особым обаянием, прямо надо заметить, не обладала. Когда-то, после истфака МГУ, начинала она в качестве искусствоведа, музейного работника, бегала по мастерским художников. Парочке из них даже, говорят, сочувствовала и охотно позировала, изображая нечто наподобие Иды Рубинштейн у знаменитого Валентина Серова. Позировала, как и положено, «безо всякого неглиже», как модно выражались отдельные творческие личности. Возможно, в ту пору она кому-то нравилась, на что-то и сама могла рассчитывать. Но время шло, ее девичьей еще беззащитностью и доверчивостью пользовались как могли, но постепенно все отошло — и молодость, и развеселые компании художников. А когда жизнь в стране вообще пошла наперекосяк, и в искусстве — особенно, осталась у Алевтины лишь ее служба. И вот тут пригодились ей наконец невостребованные прежде способности. И возможности вместе с ними. Отдел международных выставок, в который она пришла в. середине семидесятых, а в восьмидесятых даже его возглавила, оказался поистине золотым дном. Алевтина Филимоновна, впрочем, скоро поняла это и сама.

Отъезжающие навсегда за кордон художники — что они были бы без нее, поначалу мелкой чиновницы! Какая, к примеру, таможня разрешит к вывозу то, что может легко запретить Алевтина? Но это не главное. Основное же заключалось в том, что ни одна выставка не покидала пределов страны без ее визы. А сам процесс формирования выездной экспозиции — это чаще всего работа в закрытых фондах музеев, которые лишь теперь, в дни ошалелого торжества заморочной демократии, стали изредка и робко открывать, точнее приоткрывать, свои двери и многолетние тайны. В фондах и по сей день все немерено, несчитано. А что массе неизвестно, то удобно подавляющему меньшинству, — старый закон для лиц, относящихся к себе с особым почтением. Но разве к ней, Алевтине, кто-нибудь хоть раз отнесся с почтением? Попросту, без нужды и подхалимажа? Вот то-то и оно…