Опасная любовь. Засекреченный пикник - [13]

О чём думаю в это бессонное время? Перебираю ушедший день, как черепки ушедшего времени. Например, допрос Мамадышкиной. Институт семьи разваливался на глазах… Старые семьи распались, новые не складывались, парни желали оставаться бой-френдами… Бросали стариков и новорождённых… Как это хорошая девушка Марина бросила мать и сбежала с мужиком?

Не уснул до восьми. Встал, побрился, выпил кофе и пешком дошёл до прокуратуры. Мне всегда казалось, что в моём кабинете ещё остались споры, крики, возмущения с прошлого дня; и они всю ночь живут в воздухе, ослабевая к моему приходу.

Ровно в девять я отомкнул сейф. И вроде бы по его команде открылась дверь и впустила Леденцова. По утрам он обычно занимался разбором ночных материалов, поэтому я предположил:

— Неужели труп?

— Да, живой.

— Где?

— Перед тобой, ночь не спал.

— Тогда здесь два трупа.

— А третий труп меня ждёт в РОВД — Палладьев.

— Он дежурил?

— Да нет. Ждёт меня с какой-то информацией.

Он не спал, я не спал… И пока ещё день не раскочегарился, можно хватить по кофейку. Я его делаю мгновенно: кипяток, порошок и сахар. Впрочем, майор выпивал ещё мгновеннее. Я чашку, он две.

— Боря, что новенького на фронте борьбы с преступностью?

Он поморщился: не то от наивного вопроса, не то от борьбы с преступностью, не то кофе обжёгся.

— Сергей, на прошлой неделе убили студента-африканца. Милицию поставили на уши, телевидение захлёбывалось от возмущения.

— Боря, как же иначе? — удивился я словам майора.

— А в эту же ночь в городе убили троих наших! По ящику лишь скупая информация.

— Убийцу студента нашли?

— Ещё бы, у меня всех оперов забрали.

— Боря, он гость, иностранец, — вяло заметил я.

От злости лицо майора порыжело, как и голова. Пришлось его успокоить третьей чашкой кофе. Леденцов не равнодушен, как бензин вспыхивает. Чем мне и нравится. По-моему, равнодушный человек смахивает на корову, изредка мычащую. Дальше разговор не пошёл, потому что с криминала он скатывался на политику, а тут уже и я — бензин.

— Сергей, ты дневник-то ведёшь?

— Понимаешь, придёт умная мысль, запишу, а потом вдруг увижу её в книге. То ли я украл, то ли у меня.

— И бросил?

— Теперь только криминальные сюжеты да загадочные истории.

Майор допил кофе и от третьей чашки заметно побурел. На этом фоне слабо-рыжие усики посветлели. Он улыбнулся сдержанно, потому что для широкой улыбки усики были слишком узки. Я ждал слов — беспричинно майор не улыбался.

— Сергей, тогда история для твоего дневника…

— Криминальная или загадочная?

— Смешная. Палладьев ходил с Мамадышкиной в лес за грибами.

— В оперативных целях?

— В них. Представь, она не взяла ни одного гриба.

— Не нашла?

— Не брала. Ни подберёзовиков, ни белых, ни синюх…

— Зачем же ходила?

— А у озера на них напали двое. Капитана огрели дубьём. Пришлось бежать. Мамадышкина этих ребят не знает. Вот и вся история.

Надо бы расспросить и подумать. Но я давно знал коварное свойство информации: она может, как выброшенная в коридор мебель, загородить путь. То, что я знал, меня распирало и не давало возможности мыслить.

— Боря, все эти грибы теперь не имеют значения.

— Почему же?

— Мамадышкина на допросе призналась, что Марина сбежала с мужчиной.

— Что же она до сих пор молчала?

— Хранила чужую тайну.

На лице майора смешались два чувства: недоумение и недоверие. Видимо, на моём лице эти чувства уже отбродили, оставив единственное, вопросительное: что делать дальше?

Звонил телефон, который всегда знал, что делать дальше. Я взял трубку. Раздражённо-торопливый женский голос спросил:

— Рябинин, моё заключение тебя не интересует?

— Дора Мироновна, немедленно шлю курьера, — спохватился я.

— Если бы не знал причин смерти, давно бы прекратил…

— Верно, Дора Мироновна. А появилось что-то новенькое?

— Нет. Ни повреждений, ни алкоголя. Захлебнулся мужик.

Я понимал её обиду. Вскрывала труп, торопилась… К ней очереди следователей, а я даже не звоню. Эту пожилую женщину я уважаю за то, что она занимается адским трудом — наверное, только в аду кромсают человеческие тела. Или там нет тела, а кромсают души грешников?

— Дора Мироновна, как трезвый здоровый мужчина способен захлебнуться в водоёме, где купаются дети?

— И в лужах тонут.

— Пьяные, а он трезв. Может, сердце?

— Нет, сердце в норме.

— А если что-нибудь съел?

— В каком смысле?

— Ну, объелся…

Усики капитана были слишком жидки, чтобы начать топорщиться, поэтому они просто шевельнулись, словно майор на них дунул. Он злился, поскольку с экспертом я вёл чепуховый разговор.

— Сергей Георгиевич, вы любите пошучивать.

— Дора Мироновна, на пляже он с девицей ел червяков.

— Каких червяков?

— Обычных, млекопитающих. Точнее, мокрых, скользких…

— Сергей Георгиевич, перед смертью он ел не червяков, а грибы.

— Какие грибы?

— Не знаю. В вашем постановлении вопроса о содержимом желудка не было.

Дора Мироновна трубку положила звонко, как меня припечатала. Взглядом меня припечатал и майор. Помолчав, он припечатал, вспомнив мою фразу, и словесно:

— Ты же сказал, что грибы не имеют значения?

Я сказал… Где-то написано, что сознание, зевающего человека на какую-то незаметную секунду отключается. Когда я задумываюсь, то, видимо, отключаюсь на весьма заметную минуту.