Опасная игра Веры Холодной - [75]

Мне без любви живется хорошо,

Нет нежных слов и сладких поцелуев,

Нет сожалений, ревности, измен…

Складно, остроумно, но по смыслу полная противоположность, оттого и «перевертыш».

Вере Крутицкий советовал всерьез заняться голосом.

— В твоем голосе есть трогательные нотки, — убеждал он, — есть чувства, а это важнее всего. Столь талантливому человеку, как ты, нельзя замыкаться в узких рамках кадра! Твое истинное призвание — сцена! Хочешь, я познакомлю тебя с Балиевым?

К Балиеву, владельцу театрального кабаре со смешным названием «Летучая мышь», расположенного в Милютинском переулке, рядом с адвокатской конторой Владимира, в Москве относились по-разному. Одни находили, что у Балиева весело, другие говорили, что он опошляет высокое искусство своими пародиями на спектакли «настоящих» театров. «Театр — это театр, а кабаре — это кабаре», — говорила тетя Лена, недовольно поджимая губы. Вера была у Балиева всего один раз и при весьма интересных, если не удивительных обстоятельствах. После прошлого дела с «Альпийской розой» ее пригласил в «Летучую мышь» Немысский. Скорее даже не пригласил, а украл из дому, словно какой-нибудь абрек. Явился с букетом, сказал, что экипаж ждет, билеты куплены, и увез. Вере у Балиева очень понравилось. И Немысский ей в тот вечер тоже очень понравился. Она даже позволила себе помечтать и слегка вышла в этих мечтах за рамки приличий (в мечтах же можно), но оказалось, что у ротмистра просто такой способ выражать свою благодарность сотрудникам вне штата. Орденов Вере не положено, премию ей не выписать, да она и не возьмет, вот и приходится изворачиваться. Правда, иногда его заносит совсем не туда… После разоблачения Ботаника Вера ожидала очередного приглашения куда-нибудь, но вместо этого получила подарок — пистолет с гравировкой. С обеих сторон, на гладкой поверхности над рукояткой, красовался серебряный вензель «ВХ», настоящее произведение искусства, с обилием завитушек и переплетений. Серебряное на черном смотрелось красиво, и этим, по мнению Веры, все достоинства столь странного подарка заканчивались. Но Немысский считал иначе. Улыбаясь так радостно, словно преподносил Вере усыпанную бриллиантами корону, он нахваливал маузер (так назывался пистолет) с напористостью охотнорядского приказчика. И надежный, и удобный, и легкий (это при весе в целый фунт!), и бьет хорошо, и магазин вмещает целых девять патронов… Верин револьвер был поменьше маузера и вполовину легче, и пусть он вмещал на один патрон меньше и уступал еще в чем-то, носить его с собой было гораздо удобней. Напомнив себе, что дареному коню в зубы смотреть не пристало, Вера поблагодарила за подарок и попросила научить ее им пользоваться. Деваться Немысскому было некуда — сам, можно сказать, напросился. В особняке, принадлежавшем контрразведке, тира не было, поэтому Вера училась стрелять в Спасских казармах. В тамошнем тире не было ни других дам, кроме нее, ни жандармских офицеров, кроме Немысского, поэтому выглядели они белыми воронами. Если на Веру офицеры посматривали с доброжелательным любопытством, то на Немысского некоторые косились весьма неприязненно, сказывалось известное предубеждение «белой армейской кости» против «голубых мундиров». Но Георгий Аристархович делал вид, что не замечает неприязни. Он вообще не обращал внимания ни на что, кроме мишеней. Иногда, устав объяснять и поправлять, дергал усом и говорил: «Смотрите, как надо», затем поднимал пистолет и быстро, одну за другой, всаживал все пули точно в черный кружок. Вера такого совершенства не достигла, но за двенадцать посещений научилась стрелять более-менее сносно. Во всяком случае, все пули попадали в мишень, причем ближе к центру, чем к краю. «Для начала неплохо, — похвалил Немысский, — но не забывайте, что любой навык нуждается в тренировке». Желания тренировать Веру дальше он при этом не выказал. Холодная решила, что станет время от времени тренироваться сама. Потом, после рождения ребенка. Она очень беспокоилась, что шум выстрелов может неблагоприятно сказаться на ребенке, и интересовалась у профессора Побежанского, можно ли в ее положении посещать тир. Профессор успокоил ее, сказав, что если этот шум не пугает ее саму, то все в порядке.

Рымалов, объяснивший свое недолгое отсутствие внезапной и безотлагательной необходимостью проведать больную тетушку, жившую в Твери, с Верой не разговаривал. Едва заметно кивал при встрече, а если что-то требовалось сказать во время съемок, то обращался через третьих лиц. «Петр Иванович, попросите Веру Васильевну повторить эту сцену с самого начала» — ах, какие церемонии! Немысский сказал, что на допросах Рымалова ни Верино имя, ни псевдоним «Ботаник» ни разу не упоминались. Оператора расспрашивали в подробностях о его биографии и убеждали быть откровенным, не предъявляя конкретного обвинения. Сказали только, что он задержан по подозрению, которое позволяет обойти многие установленные законом формальности. «До чего-то серьезного мы, слава богу, дойти не успели», — сказал Немысский. Вера толком не поняла, что он имел в виду, но спрашивать не стала. Имя не звучало, но Рымалов явно догадался о том, что она имеет отношение к его аресту, и обиделся. А ей так хотелось спросить, зачем он назначал тогда встречу в «Мавритании». Впрочем, ответ она уже знала, небось хотел с ее помощью перейти к Тиману и Рейнгардту на более лучшие условия, вот и пригласил в шикарный ресторан, желая задобрить.