Опасная игра Веры Холодной - [26]

Амалия Густавовна сделала паузу для того, чтобы выпить очередную рюмку ликера.

— А я краем уха слышала, что Корниеловскому мог отомстить Чардынин, — сказала Вера. — Якобы Корниеловский отбил у него невесту.

— Помилуйте! — от удивления гримерша чуть не поперхнулась ликером. — Какую невесту? Варягину, что ли? Да Петр Иванович небось рад был без памяти, когда избавился от такой обузы! Это же не женщина, а вымышленная многозначительность! Петру Ивановичу деликатность мешала с ней расстаться, а тут очень удачно подвернулся Корниеловский — о какой мести может идти речь? Разве кто мстит своему благодетелю? Да и надо знать Петра Ивановича так, как знаю его я, чтобы понимать, что этот добрейший человек муху не способен прихлопнуть, не то что человека задушить! Если какая-то муха вдруг начинает докучать Петру Ивановичу, то он ловит ее в кулак и выпускает в окно — лети, мол, своей дорогой, не докучай. Петр Иванович даже во время съемок безукоризненно вежлив, а будет вам известно, Вера Васильевна, что съемки картины — это своего рода поле боя, на котором позволяется забывать о приличиях в интересах дела. Некоторые режиссеры, например Василий Максимович, могут выразиться так, что стены покраснеют. Некоторые, но не Петр Иванович, который голоса ни на кого ни разу не повысил. И этот человек — убийца-душитель? Не смешите меня, умоляю вас!

— Я, собственно, передаю то, что слышала. — Вера изобразила сдержанную, немного виноватую улыбку. — Люди много чего говорят. Например, один красивый брюнет, с такой вот, — она повертела пальцем возле переносицы, — горбинкой на носу, говорил, что убитый кого-то шантажировал.

— Рутковский? — скривилась Амалия Густавовна, догадавшись, о ком идет речь. — Разве можно верить этому самовлюбленному болвану? Рутковский соврет — недорого возьмет! Может, Корниеловский кого-то и шантажировал, только у нас ведь не Версаль, у нас шантажистов не убивают. Посудите сами, кого и чем он мог шантажировать? Павла Оскаровича тем, что его жена узнает о романе с Джанковской? Или Мозжарова тем, что он по осени вел втихаря переговоры с Дранковым?[40] Так об этих, с позволения сказать, «тайнах» все и так знают!

— Но обычно шантажируют как раз тем, чего никто не знает. — Вере не хотелось расставаться со столь привлекательным мотивом. — Вдруг кто-то из сотрудников совсем не тот, за кого он себя выдает, и Корниеловскому это стало известно? Бывают же у людей тщательно скрываемые тайны, Амалия Густавовна.

— Бывают, — согласилась та, доставая из коробки новую пахитоску и вставляя ее в мундштук. — Но только не у нас. У нас все как на ладони, со всеми своими тайнами и секретами. Такое вот spйcificitй,[41] маленький мирок, в котором всем все про всех известно. Вплоть до того, что Чардынин любит к чаю баранки, а Инесса Елецкая предпочитает марципановое печенье. Вы скоро сами в этом убедитесь. Почему вы улыбаетесь? Не верите? Думаете, что Амалия Густавовна вас обманывает?

— Нет, что вы! — Вера отрицательно затрясла головой. — Я так не думаю.

— Я никогда никого не обманывала! — прочувствованно сказала Амалия Густавовна. — Разве что некоторых мужчин, но это было так давно, что незачем и вспоминать.

Дождавшись, пока собеседница сделает смачную затяжку и выпустит одно за другим три дымовых кольца, Вера предприняла последнюю попытку.

— Я вам верю, — повторила она, переводя взгляд на портрет Нобеля, и, словно размышляя вслух, сказала: — Но из любого правила непременно существуют исключения…

— Это верно! — согласилась Амалия Густавовна. — Существуют. Наше исключение называется Владиславом Казимировичем Стахевичем.

«Стахевич, режиссер-аниматор, — вспомнила Вера. — Виленский поляк, родители были бунтовщиками, боровшимися за независимость Польши. Отец убит в перестрелке с жандармами, мать умерла от чахотки, воспитывался у тетки. Атлет-гиревик. Снимает картины в технике объемной анимации».

— Вот это — настоящий чеховский «человек в футляре»! — Амалия Густавовна говорила с выраженным неодобрением, кривя свои полные губы, несмотря на возраст не утратившие чувственности. — Нет, не в футляре — в сейфе! Замкнут, нелюдим, весьма недобр, скрытен. Невозможно понять, что у него на уме, но стоит только взглянуть, как сразу чувствуется, что ничего хорошего там быть не может. Крайне неприятный тип этот Стахевич! Но дело свое знает, за что его Александр Алексеевич и ценит. Снимает разных букашек из папье-маше, совсем как живых! Но этим все его достоинства исчерпываются. У меня при взгляде на него здесь, — Амалия Густавовна положила короткопалую руку на свою объемистую грудь, — холодом тянет. Слава богу, что Стахевич работает дома и редко появляется в ателье. Ему даже жалованье домой возят, такие у него privilиges[42].

«Пусть он работает дома, но все равно же имеет отношение к киноателье», — подумала Вера и попыталась вытащить из Амалии Густавовны еще что-нибудь о Стахевиче. Но та, к великому Вериному сожалению, ничего интересного рассказать не смогла, только талдычила про скрытность и замкнутость да про «холод на душе». А потом и вовсе ударилась в воспоминания о драматическом театре Анны Алексеевны Бренко, в котором когда-то училась азам своей профессии. Вспоминала целый час, до тех пор, пока ее не позвали гримировать актеров, снимавшихся в «Го́ре Сарры».