Опасная граница - [68]

— Не стрелять! — скомандовал Карбан.

Стрельба разбудила всю деревню. В домах зажигался свет, люди отворяли окна и высовывались наружу, стремясь узнать, что же происходит. Охрипшие от лая собаки рвались с цепей. Слышался чей-то протяжный крик. Люди боялись выходить из домов и переговаривались, стоя у раскрытых окон.

Карбан встал, зарядил карабин и, держа палец на спусковом крючке, направился к дому. Преследовать вдвоем в темноте вооруженную банду, не зная, сколько в ней людей, не имело смысла, а если ждать помощи, то бандиты наверняка успеют скрыться. Карбан остановился, не зная, что делать.

— Я пойду за ними! — сказал, приблизившись к нему, Ганс.

— Сколько их? — спросил Карбан.

— Пятеро.

— Не вздумайте никуда ходить. Что это за люди?

— Четверых не знаю, а пятым был Зееман. Говорили все время о рейхе. Они наверняка с той стороны. Должно быть, гестаповцы.

Карбан недоверчиво хмыкнул:

— Они бы на такое не решились.

— Они хотели увести меня, Кречмера и Марихен в Германию.

Карбан включил фонарик, и свет от него заплясал по темным заборам и деревьям. С другой стороны двора светил Кучера.

— Убежали! — крикнул он Карбану.

Ганс, пошел вдоль забора; но неожиданно остановился и вскрикнул. Карбан с Кучерой подбежали к нему. В самом конце забора на земле лежал человек. Ганс нагнулся и повернул его на спину — застывшие глаза смотрели в темноту, изо рта струйкой текла кровь.

— Зееман! — воскликнул Ганс. — Так это ты, свинья Зееман? Все-таки я отплатил тебе! И другим отплачу! Клянусь!

Люди, жившие по соседству, отважились наконец выйти на улицу и подойти к Кречмеру, стоявшему возле дома. Их взволнованные голоса соперничали с собачьим лаем.

— Молчите, Ганс. Никто не должен вас слышать.

— Пусть меня слышит вся деревня! Я еще рассчитаюсь с ними, вот увидите.

— Не надо, Ганс! Такими ублюдками сейчас наводнена вся Германия.

— Но и я не одинок, ко мне присоединятся все порядочные люди!

Ганс повернулся и пошел прочь. Боль, о которой он было забыл во время перестрелки, снова дала о себе знать, и он застонал.

Осень

1

Вайс протирал носовым платком стволы охотничьего ружья. Делал он это скорее по привычке, потому что на вороненой стали не было ни пылинки. При этом он поглядывал в сторону леса, за которым расстилалась холмистая местность, окутанная легкой туманной дымкой. Кречмер лежал в траве, вытянувшись во всю свою длину, и жевал травинку. Его козлиная борода торчала вверх, травинка, зажатая в зубах, то поднималась,. то опускалась.

— С контрабандой придется кончать, — сказал Ганс.

Он сидел рядом с Кречмером, обняв колени. У его ног валялась матерчатая сумка. Они ходили с Йозефом за грибами, встретили в лесу Вайса, бродившего с ружьем, и вот теперь расположились на поляне и нежились под теплыми лучами осеннего солнца.

— Граница все равно останется, — глубокомысленно изрек Вайс. Его багровый нос с утолщением на конце чем-то напоминал сигнальную лампочку. — Все также будет взиматься таможенная пошлина, ведь товары на одной стороне по-прежнему дешевле, чем на другой.

— Гитлер опутает границу колючей проволокой и превратит Германию в один большой концентрационный лагерь, — усмехнулся Ганс.

— Пока что границу опутывают колючей проволокой чехи. Они строят вдоль нее крепости, возводят вторую линию Мажино, вооружаются, ищут союзников по всей Европе, сговорились даже с большевиками!..

— Ты дурак, Вайс, — спокойно осадил его Ганс. — Разбираешься в политике, как свинья в апельсинах.

— Однако их ничто не спасет, — продолжал упорствовать Вайс. Грубое сравнение Ганса его совсем не тронуло.— В один прекрасный день Германия станет такой сильной, что будет диктовать всему миру свои условия.

— Но хозяйство ее терпит сейчас крах. Ничего хорошего там не достанешь, все эрзац. Вместо масла — маргарин, вместо меда — суррогат, вместо шерсти — бумага. Послушай, Вайс, для войны нужны не только пушки. Нужно мясо, мука, хлеб... Голодная армия — плохая армия. Мы были на фронте в первую мировую войну и знаем, какое настроение у солдат, когда у них в желудке пусто.

Вайс презрительно усмехнулся. Кречмер и Ганс такие недалекие люди, каких свет не видывал. Они смеются надо всем, что должно быть дорого для каждого честного немца. Никто им, наверное, не втолковал этих простых истин. А может, они от рождения тупые? Он стал лихорадочно обдумывать, что бы такое сказать, отчего в их мозгах наступит просветление, но ничего подходящего не придумал. Нет, он не оратор, и ему трудно выразить словами то чувство, которое переполняет его сердце, заставляет его, как и других немцев, бороться за святое дело.

— Послушай, Вайс, а ты, случайно, не был на учебе в Зальцберге?

— У меня ведь дело, и я должен уметь находить общий язык со всеми, — скороговоркой объяснил Вайс, и ему самому почему-то стало стыдно, что он оправдывается.

Конечно, надо было бы гордо заявить о своих убеждениях. Но разве эти дубовые головы поняли бы его? Они бы просто посмеялись над ним. И он умолчал, что уже подал заявление о приеме в СНП. Правда, маленькое давление на него все-таки оказали, однако он и не думал сопротивляться. Партийные активисты пригласили его и заявили, что с сего времени заказы на ремонт обуви будут даваться только честным, хорошим немцам, что они будут поддерживать членов партии. Чего только не сделаешь из-за нескольких паршивых крон! Потом его пригласили на занятия, чтобы «открыть ему глаза». Вайс с гордостью думал о том, что принадлежит к самому мужественному народу, перед которым в будущем содрогнется мир.