Опасная граница - [69]

— Кое в чем Гитлер прав, — начал он тоном убежденного человека. — Германии нужны колонии и земли на востоке.

— Послушай, сапожник, а что ты будешь делать с колониями? — засмеялся Ганс. — Привезешь сюда негра и заставишь прибивать вместо себя подметки?

Контрабандисты захохотали, а Вайс недовольно нахмурился:

— Мы имеем право на колонии! Мы вложим туда свои капиталы...

— Да, у Гитлера денег предостаточно, — усмехнулся Кречмер. — Забрал у евреев все, что было.

— Для меня еврей — тоже человек, — заговорил быстро Вайс. — Я знал одного, шил ему сапоги, так он мне очень хорошо платил. Но в Германии их очень уж много расплодилось. Они, по сути дела, начали эксплуатировать немецкий народ.

— А из тебя, сапожник, функционер получится что надо! Присвоят тебе как минимум звание оберштурмфюрера и будешь каждую ночь менять негритянку, — хохотал Ганс.

— Не смейтесь! Я говорю о серьезных вещах. Мы, немцы, самый культурный народ в мире, но до сих пор никак себя не проявили. А почему? Потому что у нас была масса политических партий, которые вечно грызлись между собой за. место в правительстве. Теперь у нас только одна партия и во главе ее стоит человек, который всем желает добра. И это действительно так: ведь в Германии нет сейчас безработных.

— Верно, сейчас там нет безработных, — согласился Ганс. — Но откуда же им взяться, если Гитлер миллион человек одел в солдатскую форму? Вайс, ты хочешь идти на войну? Ты был на последней? А вот я был. И чувствовал потом ее в своих костях еще десять лет. Вспомни кучи трупов, калек, окопы, где мы лежали в грязи, как скот, нашу ужасную бедность и страдания. Ты хочешь, чтобы это время вернулось? Ну, это потому, что ты, наверное, всю войну просидел в какой-нибудь мастерской в тылу, ремонтируя сапоги. А я был обычным солдатом и все время провел на фронте. Был ранен в ногу, попал в лазарет, а через две недели меня снова погнали на передовую.

Ты хочешь воевать против какого-нибудь бедняка из Франции? Но он такой же человек, как и мы. Может, тоже был безработным, а может, гнул спину на какого-нибудь сельского богача и копил гроши на собственный домик или на учебу сыну. И вдруг во Францию придет наш сапожник и хладнокровно убьет его. А у убитого останутся больная жена и четверо детей. Почему ты этого хочешь, Вайс? Черт возьми, подумай хоть немного, откуда берется такое свинство. Война нужна только богатым. Фабриканты наживаются на производстве пушек, винтовок, консервов для вермахта. Ты думаешь, что зееманы пойдут в окопы вместе с нами? Дудки. Они будут отсиживаться в тылу, лакать вино и забавляться с девочками, в то время как глупые вайсы пойдут умирать за фюрера. Вот как будет! Стрелять друг в друга — это удел маленьких людей, таких, как мы с тобой, Вайс.

— Гитлер знает, что делает! — заявил сапожник с апломбом.

— Да ты-то не знаешь, что болтаешь! — взорвался Ганс.

Он вдруг понял, что сейчас перед ним сидит совершенно иной Вайс, настоящий, просто он сбросил с себя личину и обнажил свое червивое нутро. Кто же его так напичкал? Покойник Зееман со своей шайкой? Если уж и такая дрянь вступает в их ряды...

— Я ни «за», ни «против», — бросил сапожник. — Я подбиваю обувь, а остальное меня мало интересует.

— Зато меня это интересует куда больше, Вайс! Мне эти коричневые твари разбили лицо, меня пинали ногами, как собаку. Я буду помнить их до самой смерти и постараюсь рассчитаться с каждым из этих подонков. Это говорю тебе я, Вайс. Если хочешь, можешь им донести.

— С какой стати я буду доносить?.. — обиделся Вайс.

— Эх, лучше плюнуть на все! — произнес молчавший до сих пор Кречмер.

— Если бы я плюнул на все, — повернулся к нему Ганс, — они бы вытащили тебя из постели среди ночи, как и меня, разбили бы тебе в кровь морду и неизвестно еще, что бы сделали с Марихен.

Кречмер только вздохнул. Ганс был прав. Сегодня каждый человек должен решить, на какой стороне он собирается сражаться. Сапожник осторожничает, хочет вроде бы показать, что нейтрален, но в каждом его слове сквозит мерзость, которая распространяется по деревне, словно чума. Вайс наверняка снюхался с нацистами, по пока не порывает и с противниками фашизма. Так, на всякий случай. «На какой же стороне стою я?» — спросил себя Кречмер и тут же пришел к выводу, что такой вопрос можно уже не ставить.

— Вот так, Вайс. Я всегда думал, что всякая там борьба партий меня не касается, что любое участие в этой борьбе может только навредить. Но это неправда. Сегодня это касается всех. Я хотел помогать людям, которые нуждались в моей помощи, не по политическим соображениям, а как человек человеку. Понимаешь меня? И что же? Видишь, что я получил за свою доброту? Они напали на меня, как бандиты, изуродовали лицо, так что пришлось отлежать четырнадцать дней в больнице. А за что? Слушай, Вайс, я теперь знаю, по какую сторону баррикад буду стоять. Знаю это твердо.

— Но ты ведь мог случайно попасть в эту историю, а делаешь такие выводы...

— Нацисты, которые меня били, хорошо знали, чего хотят. И после ужаса, который я пережил тогда, что-то во мне пробудилось. Теперь я понимаю что. Ненависть ко всему, что эти гады делают, ненависть к их лозунгам, фразам, ко всему, к чему они прикасаются. Посмотри, что у меня есть, — сказал Ганс и вытащил из кармана пистолет.