Опасная граница - [3]

Перед ним на столе лежал кусок сухого хлеба. Он взял его и стал жевать. Во рту хлеб вдруг сделался горьким, будто в него подмешали полыни. Семрадова твердила, что в Германии пекут хлеб из опилок. Правда ли это? А из чего же этот хлеб, который жует он? И липовый чай показался совсем безвкусным. Просто слегка подкрашенная вода. К черту такую жизнь!

«Что это я по пустякам злюсь?» — подумал он, подбрасывая в печь дрова, и из открытой дверцы на него пахнуло ласковым теплом. В свое время ему захотелось пойти работать на фабрику, и он устроился туда. Пять лет честно корпел. Но хотя он и одинок, сбережения его оказались очень невелики.

«Думаешь, на границе ты бы заработал больше?» — насмешливо спросил его внутренний голос. Он резко захлопнул дверцу печи, прошелся по комнате и остановился у окна. Стекла затянуло ледяными узорами. Он потер стекло пальцами, пока не оттаял небольшой кружочек, и посмотрел на улицу. Снег, пни, забор, и ничего больше.

«А что есть во мне самом? — подумал он вдруг. — Тоже пустота, как будто и там все вымерзло...» Он резко повернулся и направился к шкафу. У него давно была припрятана бутылка вишневки, которую он когда-то купил в порыве расточительства. Торопливо налив себе рюмку, он посмотрел через нее на свет. Наливка горела как рубин. Он опрокинул рюмку в рот и налил следующую. Завтра придется разменять еще один банкнот. Взглянув на дверь, он увидел старый, залатанный рюкзак, пустой и плоский, который висел там уже пять лет. Старый товарищ по ночным походам, которые он совершал в дождь и вьюгу. Рюкзак висел на двери и ждал своего часа. Все эти пять лет. А Ганс проходил мимо, не замечая его. Он налил себе еще рюмку вишневки и почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Глянув сквозь рюмку в окно, Ганс обнаружил, что мир вдруг стал красным.

Много лет он ходил через границу. Днем и ночью, в мороз и слякоть. Пережить за это время пришлось всякое. Но это было лучшее время в его жизни. Он взглянул на рюкзак. Тот был объемистым — в него входило много товара.

— За ночь я могу заработать тридцать — сорок крон, — произнес Ганс в комнатной тиши, но ему никто не ответил. Лишь в печи потрескивало буковое полено, а комнату заливал свет морозного дня.

Он выпил еще одну рюмку, встал и почувствовал, как кружится голова. «Уже и пить разучился, — подумал он. — Контрабандист должен знать, когда можно пропустить рюмочку, чтобы водка помогала, а не давила к земле, словно камень. Контрабандист не должен жить на сухом хлебе, на черном кофе с сахарином, на картошке в мундире, не должен мерзнуть и коротать время в четырех грязных стенах, в тяжелом, тоскливом одиночестве. Неубранная постель, немытая посуда, грязь...

Надо выбраться на люди, в деревне есть несколько друзей, можно заказать еще одну бутылку, потому что нынешний день необходимо отметить. Прощай, нужда! К черту все зароки и обещания! Бедняку не приходится выбирать!»

Размышляя о том, к кому бы наведаться, Ганс вспомнил о своем старом приятеле Йозефе Кречмере. Давно он к нему не заходил. Кречмер — это контрабанда.

Ганс опрокинул еще одну рюмку, потом тщательно закупорил бутылку пробкой и поставил в шкаф. Надев пальто с облезлым меховым воротником и натянув на голову вязаную шапку, он вышел на улицу. Мороз обжег лицо. Ганс поднял воротник и поспешил в деревню.

Кречмер сидел у печи и смазывал сапоги жиром. Это был худой человек, длинный как жердь. Его вытянутые ноги перегородили почти всю комнату.

— Привет! — сказал Ганс и сел, не дожидаясь приглашения.

В комнате была образцовая чистота. На окнах висели наглаженные занавески, на полу лежали разрезанные джутовые мешки, сшитые в некое подобие ковра.

— Как поживаешь, Ганс? — спросил контрабандист. Длинный тонкий нос его нависал над козлиной бородой. Живые глаза, скрытые под густыми бровями, светились любопытством.

Ганс лишь рукой махнул:

— Лучше не спрашивай!

— Да, дело дрянь, — равнодушно буркнул контрабандист, — для всех теперь настали трудные дни.

— Ну, ничего, как-нибудь обойдется.

— Да, тебе-то хорошо говорить, ты одинокий, беспокоишься только о себе...

«Мне хорошо говорить! — с горечью подумал Ганс. — Я одинок, это правда, голодных ртов у меня дома нет, жена не ругается, отчаявшись, что не из чего готовить обед, но завидовать-то мне явно не стоит...»

— Я хотел бы что-нибудь делать, — сказал он, немного помедлив.

— Подожди до весны. Лесничий говорил, что будут проводить выборочную рубку леса, — ответил контрабандист и усмехнулся.

Он знал, зачем так говорит. Ганс и выборочная рубка! Исподтишка взглянув на старого товарища, Кречмер заметил, что Ганс смотрит куда-то в угол, кусает губы, будто хочет сказать что-то важное, но не знает, с какого конца начать. Контрабандист снова углубился в работу. Он промазывал жиром сапоги, пальцы его скользили по сальной коже, но делал он все это механически. Взять Ганса в компанию — вот это было бы дело! Но, может, он хочет ходить один и компания ему не нужна?

— А что, если тебе начать ходить со мной? — неожиданно пробасил Кречмер.

— Йозеф, ты же знаешь, что я зарекся... — начал было Ганс, словно заранее приготовил свои извинения, но слова его прозвучали как-то неубедительно. Решимость, которую придала ему выпитая вишневка, куда-то улетучилась.