Опасная граница - [115]

Девушка принялась вспоминать об учителе математики. Это был старый холостяк. По его мнению, у всех девочек были куриные мозги, и на контрольных он очень следил, чтобы они не пользовались шпаргалками, щедро раздавал им двойки, по на экзаменах почти все получили хорошие отметки. Он постоянно называл их гусынями, курицами, индейками, но они понимали, что он человек добрый...

Маковец уже не слушал Ганку, воспоминания перенесли его домой, к матери. Он не писал ей два месяца. Мама! Годы не изменили ее, она совершенно не постарела, всегда была опрятной, аккуратно причесанной, с приветливой улыбкой на лице. Он никогда не видел, чтобы она плакала, хотя жизнь у нее была нелегкой. Отца он помнил плохо. Тот был специалистом по кладке фабричных труб, и однажды под ним рухнули непрочные леса...

— Вы меня не слушаете, — обиделась Ганка.

— Слушаю, слушаю.

— Не слушаете!

— Ганка, прекрати, — укоризненно посмотрела на дочь Стейскалова. Она подошла к ним, снова поправила у Маковеца одеяло и подушку, потрогала ему лоб рукой: — Может, сделать вам компресс?

— У меня жар?

Ее рука опять исчезла в темноте. Тихие шаги удалились к печи.

— Стой! — донесся снаружи голос Юречки. — Кто идет?

Маковец потянулся к пистолету, лежавшему на стуле у изголовья. Резкое движение причинило ему боль, а пальцы лишь коснулись холодного металла.

В сенях протопали чьи-то сапоги и раздался бас Пашека.

— Наши! Наши! — задохнулась от восторга Ганка.

Юречка уже докладывал обстановку, а Пашек задавал ему односложные вопросы. С ним пришел еще один человек, чье присутствие доставило Маковецу особую радость. Это был командир отделения таможенной охраны Марван. Но где же остальные?

— Мирек, как ты себя чувствуешь? — спросил Марван, подойдя к постели и склонившись над раненым.

— Могло быть и хуже, пан командир.

— Но могло быть и лучше.

— Это верно.

— Сейчас посмотрим. Не волнуйся, мы быстро поставим тебя на ноги.

— А что с вами? Где остальные?

Марван только вздохнул и произнес:

— Они здорово нас потрепали.

— Они стерли нас в порошок! — как безумный, выкрикнул Пашек. — Ребята перепугались и разбежались кто куда. Если бы мы были вместе, нам было бы легче.

— Вы что же, даже не защищались?

— Защищались, но...

— Вас же было двадцать человек... И пулемет...

— Нас осталось всего десять, — вздохнул Марван и начал рассказывать, что с ними произошло.

Иногда Пашек перебивал его, спорил, оправдывался, хотя его никто ни в чем не обвинял.

— Здесь, у шоссе, наша группа распалась. Я настаивал, чтобы мы держались вместе, но они не послушались. Вот мы и остались с Пашеком вдвоем, — закончил свой рассказ Марван.

— Господи боже мой! — вздохнула Стейскалова.

В тишине мерно постукивали старые часы. Обстановка становилась все тревожнее.

— Короче, вы бросили все и бежали, как трусы! — закричал Маковец и задохнулся от боли.

— Пожалуйста, прошу вас, — успокаивала его Стейскалова. Она поправила подушку, погладила его по волосам: — Пожалуйста, не волнуйтесь так...

Ее тихий голос действовал на Маковеца умиротворяюще. Ему стало стыдно за свою несдержанность, но мысль о бесславном конце отряда причиняла ему такую же боль, как и рана. Лагерь у деревни, окопы... Как они им гордились! Как хвастались, что отразят нападение любого врага! Двадцать человек с пулеметом и гранатами — это же сила! Люди, которых он знал, не были трусами. Они были готовы сражаться до последнего вздоха. Конечно, они действовали опрометчиво, готовились отразить атаку только со стороны границы. Но какая разница! Все равно они оказались слабаками.

— Нам нужно было сразу сдаться, тогда бы все были живы! — неожиданно сказал Пашек.

Ганка заплакала.

* * *

Ночь тянулась медленно. Мужчины сидели за столом. Ганка слышала их взволнованные голоса. Сама она устроилась на низенькой скамейке возле печи, прислонившись спиной к теплой стенке. Каждую минуту кто-нибудь поднимался, выходил на улицу, снова возвращался, и это беспрестанное хождение мешало ей уснуть. Мешали тихие голоса мужчин, скрип шагов по песку, тяжелое дыхание Маковеца. Марван, который сразу после прихода на станцию осмотрел раненого, только беспомощно развел руками. Постояв задумчиво над постелью, он снова осмотрел рану и сказал Маковецу, что, видимо, у него задеты ребра, поэтому он и ощущает острую боль. Они сменили ему повязку, положили холодный компресс на голову. Что еще предпринять — они не знали, и Ганка это почувствовала.

Ганке нравился Маковец. Раньше он часто приходил на станцию и они устраивали шумные игры. Шумели до тех пор, пока мать не начинала на них покрикивать. Ганка помнила, как несколько лет назад он посадил ее на шлагбаум в тот момент, когда отец стал его поднимать. Земля начала уходить вниз, она закричала, но Маковец вовремя снял ее. Он долго смеялся, вспоминая, с какой силой вцепилась она в полосатое бревно. В лесу они кидались шишками, играли в прятки. Потом Маковец вдруг перестал бывать на станции. Она спросила мать, уж не заболел ли он, но та ничего ей не ответила. Через некоторое время он снова пришел, сидел с родителями, разговаривал, но теперь его взгляд не останавливался так часто на матери. Он смотрел на отца или на Ганку, расспрашивал о школе, о том, что произошло, пока он к ним не приходил. Он остался их другом. Ганка была уверена в этом. Но мать он больше из деревни не провожал и сумок ее не носил. Господи, сделай так, чтобы этот добрый и веселый человек выздоровел!