Они ведь едят щенков, правда? - [75]
А дела обстояли вот как: по возвращении из Лхасы министр Ло отправился с докладом о положении в Тибетском автономном районе прямиком в Говуй-юань, в Государственный совет, а не в Постоянный комитет. Строго говоря, это нельзя было назвать нарушением субординации, однако в таком жесте улавливалась дерзость.
Еще Гану удалось узнать, что Ло занялся упреждающей «обработкой» членов Государственного совета, убеждая их, что нельзя допустить, чтобы тело Лотоса было доставлено на родину предков для погребения в ступе. Более того, Ло сообщил совету, будто агенты МГБ, внедренные в ближний круг Тибетца, «отдают распоряжения своим людям там, в Тибете, готовиться к традиционной священной войне».
Гану и Фа такая фразеология («священная война») показалась очень красноречивой — и почти забавной. Оба были хорошо знакомы с терминологией, принятой в тибетском буддизме; и оба не смогли припомнить ничего, сколько-нибудь близко похожего на понятие «священной войны». Это было понятие, свойственное совсем другой религии. Министр Ло, проявляя пыл, похоже, увлекся копированием и заимствованием.
А что же второй смутьян, генерал Хань? Сразу же после пережитого унижения, когда ему пришлось остановить спровоцированный им самим морской инцидент, он созвал срочное пленарное заседание Центрального военного комитета. Хань сказал генералам и адмиралам, что у него есть «серьезные претензии» к тому, как президент Фа отнесся к данному инциденту. Более того, он заявил, что не уверен, «действительно ли руководство способно справиться со стоящими перед нами великими задачами». Открыто высказав сомнение в способности президента управлять страной, он затем — даже не проконсультировавшись с Чжуннаньхаем — поднял состояние готовности всех армейских подразделений в военном округе Ченду (Тибет) с Уровня 3 до Уровня 2. Конечно, формально он имел право на такой шаг во время «чрезвычайного положения», но следовало бы по меньшей мере из вежливости известить об этом Президента КНР и генерального секретаря Коммунистической партии Китая.
— Ну, в Тибете он хотя бы не сможет использовать корабли, — заметил Ган.
— От него всего можно ожидать, — ответил Фа.
Фа выглядел неважно. К нему снова вернулся тот сон; и опять его кровать сделалась дверью, которая ведет в подземелье ужасов. Он еще больше похудел. Ган не мог заставить себя пересказать Фа жестокую шутку, ходившую в секретариате Центрального комитета: «Может быть, у президента Фа тоже феохромоцитома?» Ган внутренне кипел. Очень забавно. И в каком же министерстве, интересно, эта умная шуточка родилась? Попробую угадать. В МГБ имелся особый отдел, чья работа заключалась в генерировании подобных острот; но, как правило, мишенью насмешек становился кто угодно, только не президент страны.
Ган и мадам Фа, — чтобы президент не превратился в скелет, — всячески пичкали его калорийной едой по-американски, вроде «молочных коктейлей», «хот-догов», «биг-маков» и прочей суррогатной дряни. Ган втихомолку посылал кого-нибудь в «Макдональдс», «Бургер-кинг», «Кентакки-фрайд-чикен» или еще какой-нибудь фастфудовский храм американского сердечно-сосудистого культа. Оттуда приносили подмокшие, пропитанные жиром пакетики с отвратительной, вредной для здоровья едой; да, пожалуй, все было отвратительно, но Ган, поедая это, признавался: очень даже вкусно. Он стал участвовать в сеансах насильственного кормления президента и довольно быстро набрал около пяти килограммов. Костюмы уже еле налезали на него.
— Поглядите на нас, товарищ, — обратился Ган к Фа, когда они как-то вечером проходили мимо зеркала в Доме народных собраний, направляясь на банкет в честь делегации Ирана. Цель этого визита — покупка ракет, которые станут угрожать американским кораблям в Персидском заливе.
Фа и Ган, прищурившись, быстро оглядели свои отражения в зеркале: один тощий, другой — раздувшийся, как воздушный шарик, и поспешили дальше по коридору, на банкет — подогревать и без того теплые отношения Пекина с Тегераном. Руководители Китая, если судить по их виду: Ган, пристрастившийся к американским углеводам, и Фа, курящий одну сигарету за другой и принимающий снотворные, — отнюдь не пребывали в добром здравии.
— Доброе утро, товарищи, — поздоровался Фа.
Ответ последовал хмурый и едва слышный. Да, это утро не сулило улыбок.
Государственное агентство новостей Синьхуа уже выпустило бюллетень, состоявший из двух абзацев, где упоминалось о кончине «самопровозглашенного воплощения Будды Даньцзин-Джямцо в Огайо, США». Далее там говорилось о праве Китая на «контроль над воплощениями живого Будды» (что значило в переводе: мы сами выберем следующего Далай-ламу, большое спасибо). Ну, и на тот случай, если у кого-то и оставались сомнения, будут ли останки перевезены в Лхасу для погребения в ступе, сообщалось: «Недавнее заявление санитарного подкомитета центрального правления ТАР, сделанное в связи с вопросом о возможности репатриации, остается в силе». (Перевод: даже не мечтайте.)
Синьхуа выпустило этот бюллетень по распоряжению заместителя министра пропаганды и идеологии. Чжуннаньхай даже не попросили одобрить текст. Вот это уже выходило за рамки случайного разгильдяйства. Фа злился, но вспоминал предостережение адмирала Чжана: выбирай для битвы собственное поле брани, а не вражеское.
