Они штурмовали Зимний - [14]

— Подлец, ты же опозорил всю гимназию! Виталий чувствовал, что и Сан Санычу хочется

ударить его. Но начальник был сдержанным человеком, он лишь щелкнул пальцем по кончику его носа и, повернувшись к старшеклассникам, трагическим шепотом потребовал, чтобы те поклялись «честным, благородным словом» никому не говорить о случившемся. Потом он закрыл Аверкина в пустом классе и послал сторожа за отцом.

«Значит, быть мне без обеда до вечера, — заключил Виталий, усаживаясь за парту. — Отца они не скоро вызовут, а мать, конечно, не пойдет из-за меня в гимназию. Она любит только Всеволода, а я для нее «балбес… гадкий, противный мальчишка». — Так размышляя, он машинально вытащил перочинный ножик и стал вырезать на парте букву «Т». — Ну и ладно, пусть не приходит. У отца-то я откручусь».

Виталий не понимал отношений отца с матерью. Жили они какой-то странной жизнью: мать никогда не видела «Красного кабачка», а отец лишь раз или два в месяц приезжал в городскую квартиру и вел себя неестественно, словно непрошеный гость. Мать в такие дни ходила с повязкой на голове, как при мигрени, и разговаривала с отцом, едва разжимая губы. Она морщилась от каждого его шумного движения и презрительно говорила: «Вот мужлан!»

Виталий не раз слышал, как сплетничающие соседки называли его старшего брата «богомоловским», хотя Всеволод во всех своих тетрадях писал фамилию: Аверкин. Правда, отца он называл не папой, а Фролом Семеновичем и говорил с ним на «вы», как с чужим.

Разбитной и бойкий на язык, отец в городской квартире вдруг делался угрюмым и настороженным. Его хохолок на лысеющей голове как-то жалко топорщился, а острый кончик носа становился красным. Он то сидел нахохлясь, то вдруг напивался, пинал ногой стулья и кричал:

— Кто я здесь — хозяин или приказчик? Ишь, господа! Да вы должники мне по гроб жизни. Кто ваши шашни и грехи покрывал? Думаете, что без вас кабачишко не получил бы? Шиш! Он мне полагается за верную службу и сокрытие богомоловских тайн. А если он ваш, то отправляйтесь на Краснокабацкое шоссе и обирайте пьяных, а я тут останусь, поживу, как фон-барон в четырех комнатах!

Отец даже не оставался ночевать, а уезжал к себе за Нарвскую заставу. Виталию тоже не нравилась жизнь в городской квартире, и он часто ездил к отцу. Там для него было раздолье: он бегал с заставскими ребятишками, куда хотел, и делал, что нравилось. И никто ему не говорил: «Боже, какой ты грязный! Сейчас же вытри губы и нос… И не держи руки в карманах».

У отца не трудно было раздобыть денег, накупить сладостей и выменять их на рогатки, пращи и самодельные пистолеты. Свои игрушки Виталий хранил в верхней комнате кабачка, потому что мать выбросила бы их на помойку.

«Скоро ли отец приедет? — с нетерпением поглядывая в окно, думал запертый в классе Аверкин. — Ведь обедать охота. Эх, не догадался я стащить чей-нибудь завтрак!»

Отец приехал в гимназию под вечер, когда занятия кончились. Узнав от начальника гимназии о воровстве Виталия, он удивленно хмыкнул и сказал:

— А у меня, понимаете, как будто ничего не пропадало.

— Возможно, дома он не безобразничает, а у нас почти каждый день гимназисты жаловались на пропажи. Сегодня ваш сын уличен! С поличным… да-с! Чтобы не ставить вас в неловкое положение и не позорить гимназию. лучше будет, если вы без шума заберете сына, а пас официально известите, что он изъят по болезни. Против совести вы не погрешите. Воровство называют клептоманией, а клептомания- болезнь.

— А начисто замять это дело никак невозможно? — спросил кабатчик. — Я свиньей не останусь, отблагодарю.

— К сожалению… помочь не могу, — разведя руками, ответил начальник гимназии. — Это решение попечителя.

Кабатчика Аверкина возмущало не то, что сын обворовывал товарищей, а другое: как он смел попасться? Идя домой, он закатил Виталию оплеуху и стал допытываться:

— Ты, наверное, и по моим карманам шастал? И в кассу лапу запускал?

Долговязый мальчишка шел сгорбившись и противно хлюпал носом. Кабатчик еще раз ударил его по затылку, и это словно встряхнуло сына. Он вдруг взвизгнул:

— А ты меня ловил?.. Ловил, да? А еще дерется! Сам будто лучше.

«Ну и подлюга же растет!» — отметил про себя кабатчик. Но вслух назидательно сказал:

— Если воруешь, то воруй с соображением — не попадайся.

Мать, узнав, в чем провинился Виталий, побелела и затряслась.

— Боже, какой позор! Этого еще нам недоставало! — воскликнула она. — Всеволода только начали принимать в хороших домах… А теперь что же? Ему всюду откажут. И сплетни пойдут — Аверкины воры! Глаза никуда не покажешь…

— Перестань, сплетен не будет, — попытался остановить ее отец. — Сказано тебе — все обойдется по-благородному: сам заявление подам, что беру-де, мол, мальчишку по болезни.

— Это твое учение! — накинулась мать. — Когда он не ездил к тебе, был ласковым и послушным. А сейчас — чудовище, негодяй! Весь в тебя — такой же грубый и подлый. Почему я не придушила его еще в люльке!

Мать разрыдалась, потом вдруг в бешенстве бросилась к комоду и стала выбрасывать белье.

— Оба уезжайте отсюда… чтоб глаза мои вас не видели!

Отец только покряхтывал, собирая с пола белье. Увязав его в узел, он послал прислугу за извозчиком и приказал Виталию: