Они придут завтра - [4]

Да, совсем недурственно годика через три женить бы Сергея в Кяхте, — размечтался отец Дмитрий, — однако, видно, не суждено тому быть. И на литературные вечера ходит, и на танцы, а в голове что-то другое, свое…

Вот, не восхотел же поступать в духовную семинарию, пришлось отдать в реальное училище. О, господи, неисповедимы пути твои. Помоги направить на путь истинный неокрепший разум отрока моего.

— Не сокрушайтесь, отец Дмитрий, ваш Серега с головой, такие не пропадают, пусть ищет себя, — утешали кяхтинские богачи, вложившие свои капиталы в золотые прииски Забайкалья. — Пусть идет в инженеры. Работы ему в Сибири найдется по самую макушку. В золотых хоромах жить будет!

А он… Не безумие ли сие?

В прошлое воскресенье отец Дмитрий с утра повел Сергея в церковь. Как благостно разливался малиновый звон колоколов, сей медный псалом над Кяхтой и всем Троицко-Савском. Какое умиление и умиротворение, подобно лампадному маслу, разливалось в душе? Сколь высоко над золочеными крестами Троицкого собора, церкви Вознесения, гостиным двором и гостиными рядами кружились стрижи. И яко премило разноголосая и преславная тварь божия восславляла великолепие восходящего светила над всем Даурским нагорьем и хребтами Яблоновским, Малхинским, Загонским и Хамар-Дабанским, В такую благостную рань, поди, и на Кяхте, и на Чике, и на Джиде, и на Селенге, и на бездонном море Байкале рыбаки, осени себя крестным знаменем, с трепетом душевным зрят на поплавки. И уже, поди, не раз согрелись водкой или самогоном и закусили черным хлебом с солью и репчатым луком. Отец Дмитрий чуть было не крякнул от удовольствия и зависти, да вовремя сдержался.

За окнами мелодично вызванивали колокольчики на верблюдах, доставивших на горбах своих тюки с чаем из страны утренней свежести. Сергей проснулся, повел князь-носом и только отец Дмитрий его и видел.

Ах, ежели бы отрок столь же ревностно внимал проповедям, как россказням этих простых людей, обросших щетиной, от которых несло потом и запахами степных трав. И чем только они приворожили его к себе?

Торговля чаем не привлекала Сережу. Глаза подростка не загорались алчностью, когда отцы духовные не спеша пересчитывали немалую толику денег, перепадавшую им от удачливых в торге мирян, и от неоскудевавшей длани купцов и злодеев. Сергей оставался равнодушным и тогда, когда к отцу Дмитрию заходили почаевать купцы после благодарственного молебна за благополучное возвращение, за то, что и на сей раз бог их миловал и они не разграблены хунхузами. Не трогали подростка и воздыхания о канувших в лету барышах и жалобы на то, как трудно становится жить в Троицко-Савске. Слушал он всех вежливо, а по всему было видно — мысли его витали где-то далеко и не смирение источали его большие каре-зеленые глаза.

Зато как оживлялся юноша, когда те же люди вспоминали про купеческий тракт из Кяхты в глубь России, про бурятский дацан — буддийский монастырь с выгнутой черепичной кровлей на берегах Джиды, про долины Удунги и Темника, про подъем и спуск с перевила Хамар-Дабан. Этот тракт был втрое короче почтового и содержался на средства кяхтинских купцов. По этой дороге они увозили за Урал чай, а вот каким путем добирались до золотых приисков — держали в секрете.

Что-то отчужденное было во взгляде Сергея на подвыпивших купчиков, самодовольных и счастливых. Неужели ему самому не хотелось быть таким же удачливым и богатым? Отец Дмитрий знал, что сын читает и Чернышевского, и Добролюбова. Однако не было никаких признаков, которые показывали бы, что сын мечтает революционным способом перекроить этот прокисший, купеческий мир.

Иконы в соборе чем-то раздражали сына. Не тем ли, что и в храма божием они несли на себе горький и ядовитый привкус мирского блудословия. Христос и другие великомученики намалеваны истощенными от молитв, физических и духовных истязаний. По характеру своему все эти темные, постные, аскетические изображения и обрамляться должны бедно. Однако церковь и купцы смотрели на все своими глазами. Каждое истощенное муками и пытками тело они заключили в серебряные и золотые оправы, усыпанные драгоценными каменьями. Это были их боги, ублажавшие все потребности барышников со дня рождения и до гроба, до самой могилы. Не рано ли Сергей уразумел этот разврат в святом храме?

Богатого и крестили, и венчали, и хоронили не как бедного. И на пороге в могилу все эти миллионеры, люди с тугой мошной, чувствовали себя хозяевами жизни и в молитвах своих бойко торговались со всевышним.

— Господи, ты видишь, я тебе приносил, приношу и когда умру, чада мои будут даровать тебе. Но и ты, господи, не забудь щедрот моих, сними с меня грехи мои, очисти душу мою от скверны. И там, в царстве твоем, и на страшном суде замолви за меня словечко свое.

Они покупали господа бога, как покупают адвоката и защитников в своих мирских делах и расчетливо для перестраховки выбирали себе в заступники кто божью матерь, кто Николу-угодника, а кто иных святых.

Раскошеливаясь на строительство новых церквей и украшение старых, торгаши в мольбах своих к всевышнему требовали себе и там, на том свете, лучшие места, и не в аду и геенне огненной, а в раю, на кисельных берегах, у молочных рек, среди пышнотелых ангелов и ангелочков.