Она друг Пушкина была. Часть 2 - [59]

Наконец, Долли решается заговорить об отношении царя к Юсуповой — запись 19 февраля 1833 г.:

Он на самом деле постоянен в своих предпочтениях. С тех пор, как княгиня Юсупова покинула общество из-за того злосчастного происшествия, император навещает её раз в неделю. Он восхищался ею, когда она украшала балы своими грациозными танцами и красивыми туалетами, но не был в неё влюблён. Она совсем не умна, ни даже интересна как характер. Неизменная доброта императора и удовольствие, которое он испытывает, останавливая свой взор на красивом и изысканном лице, — вот единственные причины, которые заставляют его продолжать высказывать ей своё почитание.

Сколь ни проницательной была Долли, но судила людей с собственной колокольни! Интеллект — необходимое, по её убеждению, качество для истинного очарования женщины, абсолютно был не нужен царю. Графиня Фикельмон идеализировала Николая. А он был из той преобладающей породы мужчин, кого излишний ум и учёность раздражали в представительницах слабого пола. В том убеждают нарисованные самой же графиней образы всех наложниц императорского гарема.

Героиня жаркой истории Пушкина

Как я ни старалась быть убедительной, доказывая, что облик Собаньской сквозит чуть ли не во всём творчестве Пушкина, вынуждена признать неоспоримую истину: любой герой или героиня произведений Поэта сотканы из запавших в его душу черт соприкасавшихся с ним людей.

Ещё раз должна повторить — зрелый Пушкин ничего не придумывал. А зрелым он стал сразу же после «Руслана и Людмилы». Божественным даром Гения перемалывал Поэт жизненные впечатления, как в мясорубке. Конечный продукт — простите за кулинарное сравнение — это уже ни мясо, ни лук, ни картофель и помидоры, ни петрушка, укроп, приправы — в общем всё то, что вкладывает в блюдо фантазия досужей поварихи, а смесь всех составных — аппетитный фарш. Из этого «фарша» — увиденного, услышанного, пережитого в своей быстротечности — лепил Пушкин образы. Оттого и успел за свою короткую — особенно по нынешним меркам — жизнь сказать так верно, так много — почти всё! — нам о нас самих. Он стремился стать национальным, русским поэтом. Он достиг этого и через это вышел за пределы России. Как вслед за ним Достоевский, Толстой, Чехов. Он стал не русским Шекспиром, а Шекспиром на русской почве!

Не хочу пересказывать хорошо известный всем почитателям Поэта рассказ Нащокина о жаркой истории Пушкина с некой графиней. Нащокин сумел внушить Бартеневу, что ею была Долли Фикельмон. Её дневник — искренняя хроника своей и чужой жизни — убеждает в абсурдности этого предположения. Гроссман доказывал, что этот эпизод — обычная пушкинская устная новелла. А между тем он имел место в жизни Пушкина. Только героиней его была не Долли Фикельмон, а другая графиня.

Начну с события, описанного Пушкиным в обойдённом вниманием исследователей наброске драматического произведения из французской жизни. Отрывок этот условно озаглавлен «Через неделю буду в Париже» и также условно датирован 1834—1835 гг.[134]. Действующие лица — Графиня и Дорвиль.

Графиня(одна, держит письмо)

«Через неделю буду в Париже непременно»… письмо от двенадцатого, сегодня осьмнадцатое; он приедет завтра! Боже мой, что мне делать?

(Входит Дорвиль)

Дорвиль

Здравствуйте, мой ангел, каково вам сегодня? Послушайте, что я вам расскажу — умора… Что с вами? Вы в слезах.

Графиня

Вы чудовище.

Дорвиль

Опять! Ну, что за беда? Всё дело останется в тайне. Слава Богу, никто ничего не подозревает: все думают, что у вас водянка. На днях всё будет кончено. Вы для виду останетесь ещё недель шесть в своей комнате, потом опять явитесь в свет, и все вам обрадуются.

Графиня

Удивляюсь вашему красноречию. А муж?

Дорвиль

Граф ничего не узнает. Мужья никогда ничего не узнают. Месяца через три он приедет к нам из армии, мы примем его как ни в чём не бывало; одного боюсь: он в вас опять влюбится — и тогда…

Графиня

Прочтите это письмо.

Дорвиль

Ах, боже мой!

Графиня

Нечего глаза таращить. Я пропала — вы погубили меня.

Дорвиль

Ангел мой! Я в отчаянии. Что с нами будет!

Графиня

С нами! С вами ничего не будет, а меня граф убьёт.

Далее герои обсуждают ситуацию, ищут спасительный выход. Дорвиль решительно заявляет, что выедет навстречу графу, поссорится с ним, вызовет его на дуэль и проколет шпагой. Графиня в ужасе от такого предложения: «Я не позволю вам проколоть моего мужа. Он для меня был всегда так добр». Дорвиль советует ей уехать в деревню. Графиня возражает — муж поскачет за ней! Дорвиль предлагает другой вариант — укрыться в его замке. Графиня протестует: «А шум? а соблазн? но, может быть, вам того и надобно. Вы хотите, чтобы весь свет узнал о моём бесчестии: самолюбие ваше того требует». Неожиданно ей приходит прекрасная мысль: «Я умру со стыда, но нет иного способа». Дорвиль в нетерпении спрашивает: «Что ж такое?» «После узнаете!» — отвечает Графиня. На этом действие обрывается. И мы так никогда и не узнаем о спасительной мысли героини пушкинского произведения…

Аналогичное драматическое событие, оказывается, имело место в жизни одной из самых прекрасных дам Петербурга — графини Елены Завадовской. Произошло оно в 1831 году. И отражено в дневнике нашего добросовестного бытописателя пушкинской эпохи — Фикельмон.