Она друг Пушкина была. Часть 2 - [102]

Ночевала я в Женеве у болгарских друзей. Они забрали меня после вернисажа. До Женевы — 30 километров. Почти как расстояние от центра Москвы до Кольцевой дороги. Тридцать минут езды. На другой день после обеда за мной заехал Фальц-Фейн, и мы вернулись в Вадуц. Он всё ещё дулся на меня. Всю дорогу молчал. Я пыталась объяснить свой поступок. И мы, кажется, помирились. На другое утро я уезжала в Вену. Расставание было грустным. Эдуард Александрович молча готовил на кухне кофе. Сквозь слёзы я смотрела на печальный, в унисон нашему настроению, пейзаж за огромными витринами окон. Снежные нашлёпки за эти два дня подползли к самому дому. Кроны деревьев ещё больше поредели. Ветер раскачивал макушки, и они колыхались, словно огненные языки пламени. Я прощалась с Вадуцем будто с живым человеком. И была убеждена, что никогда больше не увижу его. Эдуард Александрович бодрился — ведь он снова оставался один в своём огромном, забаррикадированном снегами доме. В последний раз взглянула на пунцовое чудо на подоконниках — заботливый хозяин ещё до Лозанны внёс горшки с геранью внутрь. И про себя сказала им: «Прощайте!»

Вдогонку медленно отплывающему от перрона поезду полетели последние слова: «До скорого. Приезжай с дочкой на Рождество кататься на лыжах!»

Жизнь распорядилась по-своему — в декабре я не приехала в Лихтенштейн. Не приехала и три года спустя, когда по дороге в Париж намеревалась навестить Фальц-Фейна. Интуиция меня не подвела — я навсегда распрощалась с городом, в котором осталась частица моей души. С самим же Эдуардом Александровичем виделась несколько раз — и в Болгарии, и в Москве. Иногда получаю от него письма. Но писать он не любит, предпочитает время от времени звонить мне в Софию. Рассказывает о своих ошеломляющих успехах в России. Об изданных наконец на родине мемуарах дедушки, генерала Епанчина, — «На службе трёх императоров». О том, как замечательно отпраздновал свой юбилей на Херсонщине. Об организованной им в Петербурге удивительной встрече с потомками Романовых. И возвращении княжеского архива в Лихтенштейн. Сообщил, что его вновь пригласили в Болгарию на чествование 120-летия освобождения Болгарии от турецкого ига. И о переведённой на русский язык и изданной на Украине книге его дяди «Асканья-Нова»…

Недавно я получила эту книгу[196] в подарок от Эдуарда Александровича. Её автор — Владимир Фальц-Фейн — был родным, младшим, братом Фридриха Эдуардовича, основателя «оазиса в степи» — Асканья-Нова. Вступительное слово написал последний потомок этого славного рода барон Фальц-Фейн. Эдуард Александрович выразил свою заветную цель жизни в заголовке предисловия — «Исполнил долг перед предками и Украиной».

Уважаемый читательI

Сегодня в твоих руках удивительная книга об удивительном человеке, посвятившем свою жизнь освоению и обновлению таврийских степей, нынешнего юга Украины. Безводные в те времена, изнывающие от беспощадного южного солнца и потому почти безлюдные, эти степи ждали мужественного и незаурядного человека. И он пришёл. Это был Фридрих Эдуардович Фальц-Фейн…

Это не просто обращение к читателю, это завёт умудрённого жизнью человека к тем, кому предстоит созидать новую жизнь на обломках самовластья:

Однажды я себе сказал: ещё до ухода из этой жизни ты должен познакомить украинского читателя с документально подтверждённой историей старой, до 1920 года, Асканья-Нова. <…>

Я рад, что принял участие в издании этой уникальной, по отзыву читателей многих стран, книги. Счастлив, что могу сегодня поведать украинцам правдивую биографию старой Асканья-Нова. Зная неискажённое историческое прошлое, мы можем надеяться на будущее и строить его таким, какое возвысит наше человеческое достоинство, приумножит наши возможности положительно влиять на собственную судьбу.

Эдуард Александрович всё такой же — мужественный и незаурядный, как дядя. Энергичный, неунывающий, безустально отдающий все силы служению Родине. Он сумел завоевать её любовь и признание.

И жизнь в Пушкине

Статью о Лифаре писала ночью, сразу же по возвращении в Вену. На другое утро диктовала по телефону в Москву. Спешила рассказать обо всём, что увидела и услышала. Надеялась, что Сергей Михайлович успеет прочитать эту первую за все годы советской власти корреспонденцию о себе — балетном кумире всего мира и совершенно неизвестном у себя на родине. Не просто забытом, а сознательно стёртом из памяти россиян. О нём знала лишь горстка специалистов, но они не решались вслух произносить его имя. Кому надо не забывали включать его имя в список персон нон грата и периодически отказывали ему во въездной визе. Даже когда в мае 1958 г. Гранд-Опера приехала на гастроли в Москву, её ведущий солист балета с разбитным сердцем^{3} остался в Париже. А он уже приготовил в подарок Родине пачку пушкинских оригиналов, и прежде всего заветных 13 писем.

Жизнь Лифаря была озарена и другим вдохновением — Пушкиным. И это закономерно. У каждого русского творца был свой Пушкин. Жил с ним, рос в нём и помогал ему созревать. Лифарь высказался за всех — нашёл очень верное определение великой миссии Поэта в жизни россиянина: Пушкин всегда был и будет моей путеводной звездой. Звезда вела, осенила его организовать в Париже замечательную и самую большую за рубежом выставку к столетию со дня смерти Поэта. Написать книгу «Моя зарубежная пушкиниана». Заставляла продолжать начатое Дягилевым дело — собирательство пушкинских реликвий.