Она друг Пушкина была. Часть 2 - [100]

Роспись от Кутузова ко мне через его дочь Дарию Опочинину — это завещание Михаила Илларионовича своим потомкам! Как видите, оно дошло до его прапраправнука и, я убеждена, дойдёт и до правнуков самого Сергея Сергеевича.

Мой первый день в русском доме Фальц-Фейна растянулся во времени. Он продолжается ещё и сегодня. Как бесконечная цепная реакция атомного ядра. Растёт, дополняется подробностями, вызывает к жизни новые лица, события, встречи. Но самое главное — остаётся днём, который всегда со мной! Незабываемым, ярким, заряжающим энергией замечательного патриота Фальц-Фейна! Я бесконечно благодарна судьбе за этот подарок — переросшее в дружбу знакомство с Эдуардом Александровичем! Сам же он назвал моё посещение «историческим». Я была первой ласточкой, залетевшей к нему в гнездо после стольких лет забвения, отвержения его Родиной. Так и написал на подаренной мне книге «Das Paradies in der Steppe. Der abenteuerliche Weg nach Askania Nova»[193]: На память о историческом посещении в мою виллу Аскания-Нова в Вадуце.

В тот реальный быстротечный день я получила ещё один подарок — копию дневника Фридриха Лихтенштейна. А в приложение к нему — рассказ об истории его поисков и попытки расшифровать немыслимую каллиграфию XIX века. В дневнике чуть ли не на каждой странице упоминается имя Пушкина. Но какого — Поэта или его дальних родственников Мусиных-Пушкиных, — ещё предстояло узнать.

Жизнь в танце

Прошло четыре месяца. В последние дни октября раздался телефонный звонок из Лихтенштейна. Эдуард Александрович радостно сообщил:

— Только что разговаривал с Сергеем Лифарем. Он пригласил меня на свою выставку о балете. Приезжайте, поедем вместе в Лозанну!

В Вадуце меня ждал сюрприз. Фальц-Файн ездил к дочери в Монте-Карло. На обратном пути навестил в Лозанне Лифаря. Разговорил его и записал воспоминания на свой маленький репортёрский магнитофон. Вместе с Эдуардом Александровичем я прослушала запись. Сергей Михайлович рассказывал о Дягилеве, его знаменитых «Русских сезонах» и балетной труппе, в которой Лифарь, 17-летний красивый, как Аполлон, выпускник Киевской балетной школы Брониславы Нижинской, начал в 1923 г. свою карьеру. О встречах с Вацлавом Нижинским, Шаляпиным, Игорем Стравинским, Сергеем Прокофьевым, Бакстом, Пикассо, Жаном Кокто, Леже, Сальвадором Дали — бесконечная вереница сиятельных имён. О них и о себе — о жизни, отданной танцу. Увенчанной всемирной славой. Исполненной плодоносными трудами. Он танцевал в 98 балетах и был постановщиком многих из них. Создал Парижский институт хореографии, где передавал молодым своё божественное мастерство. Долгие годы руководил балетной труппой Гранд-Опера. Писал книги — об истории и эстетике балета: «Страдные годы», «История русского балета», «Мой путь к хореографическому творчеству», «Моя жизнь», «Танец», «Дягилев». Но это не всё. Была у него и другая всепоглощающая страсть — Пушкин. Рассказ Сергея Михайловича о том, как он пришёл к Поэту и стал страстным пушкинистом, был для меня самой важной частью его зафиксированных на плёнке воспоминаний.

— Как он удивительно рассказывает! Какой я молодец, что догадался его записать, спрятав магнитофон в карман пиджака! — Эдуард Александрович довольно смеётся. Ему очень хочется, чтобы я его похвалила. Что я и делаю — хвалю, благодарю. — Серёжа, конечно, не догадывался об этом. Поставь я эту штучку на стол, он тут же бы замолчал, рассердился, накричал на меня. В последнее время он стал очень раздражительным. Может, не совсем порядочно с моей стороны, но я пошёл на это преступление — ведь его дни сочтены. Рак печени. Дважды оперировали. Но всё бесполезно. Вчера по телефону сказал мне, что вновь обострение, чувствует себя скверно. Боюсь, что не сможет присутствовать на открытии выставки…

В очерке о Лифаре для «Советской культуры» я имела неосторожность упомянуть об этом записанном на магнитофон разговоре с Лифарем. И моя оплошность дорого обошлась Эдуарду Александровичу. Ею воспользовались недоброжелатели барона. А их было немало среди русской эмиграции. В перестройку они ещё не верили. Считали очередной блажью нового президента. Дескать, поиграет, поиграет в демократию, как некогда Хрущёв, а потом всё вновь вернётся на круги своя. Фальц-Фейна называли ренегатом. Но к этому эпизоду я ещё вернусь.

И вот мы едем в Лозанну. Эдуард Александрович лихо гонит по австостраде. Через три часа я уже увидела Женевское озеро. Над ним висели низкие клокастые облака. В горах погода меняется неожиданно. Только что сияло солнце, и вдруг неизвестно откуда набежали тучи. Чёткие контуры озера, скал, неба размылись, потонули в мягкой синеватой дымке. Весь пейзаж стал объёмнее, наполнился воздухом, как на полотнах импрессионистов. Фальц-Фейн остановил машину у входа в отель «Bellerive».

— Сейчас я тебя познакомлю со своей бывшей супругой. Она ещё вчера приехала в Лозанну. Вместе с ней и Лилиан Алефельд пообедаем. Я уже договорился с ними. А потом пойдём на выставку.

Я взмолилась:

— Позвольте мне не присутствовать на этом обеде. В Лозанне я никогда не была. Предпочитаю побродить по городу.