Она друг Пушкина была. Часть 2 - [101]

— Но тебе надо покушать. Перестань капризничать! Пойдём — нас уже ждут!

— Пожалуйста, не настаивайте. Пообедаю в каком-нибудь ресторанчике. Я в самом деле хочу посмотреть на город.

Эдуард Александрович достал портмоне.

— В таком случае, возьми деньги на обед! — он пытался всучить мне 100 франков. Я обиженно оттолкнула банкноту. — Но ты моя гостья и я обязан о тебе заботиться! — увещевал меня барон.

— Вы что думаете, если мы из соцстран, так уж и нищие! — С этими словами я выскочила из машины.

Гнев и гордость душили меня. Понемногу успокоилась. Вспомнила, как именитые наши соотечественники беззастенчиво клянчили у барона деньги. Оказавшись в командировке в каком-нибудь европейском городе и растратившись на тряпки, звонили ему, жаловались на безденежье, просили помочь. Сердобольный барон тут же высылал им требуемую сумму. Эти попрошайки и приучили Фальц-Фейна подавать милостыню всем своим закордонным гостям. Глупо было сердиться на Эдуарда Александровича за его жест. И тем не менее человек должен сохранять своё достоинство!

Погружённая в грустные размышления, я шла вдоль приозёрной набережной. По правую сторону — небольшие чистенькие гостиницы, на каждом шагу — уютные кафе, рестораны. В одном из них я и пообедала. Выбрала столик на террасе с видом на озеро. Обслужили меня быстро. И вновь брожу по городу. Аккуратные мальчики, в костюмах, при галстуках, катались на велосипедах. Улыбчивые, беззаботные лица прохожих. Благожелательность к иностранцу. На всём печать благополучия, достатка, размеренности. Боже! Неужели в самом деле есть на земле такие райские уголки?! И всё это не сон? Незаметно для себя оказалась в старой части города. Она мало чем отличается от центров других древних европейских городов. Царство готики. Кафедральная площадь с ратушей и огромным собором. Поблизости Исторический музей в здании «Ансиен Евеше» («Старинное епископство»). У входа — огромная афиша, извещающая о выставке Лифаря. Через несколько часов музей распахнёт двери для посетителей. Лозаннский университет. Я успела заглянуть в библиотеку славянской филологии. Без особой надежды спросила об архиве Марины Цветаевой. Где-то читала, что часть её рукописей сохраняется в местном университете. Рукописей, конечно, здесь не оказалось. По крайней мере, так мне сказали. Но разговаривали со мной мило и приветливо. Посоветовали увидеть дом № 3 на бульваре de Grancy. Раньше в этом трёхэтажном каменном здании находился пансион «Лаказ». Здесь в 1903—1904 гг. с сестрой и матерью жила юная поэтесса. Об этом извещает мемориальная доска на двух языках — французском и русском. Она установлена на средства университета. Я сфотографировала её при тусклом свете угасающего дня. Подумать только, в Швейцарии чтят память русского поэта! А на родине мужественная женщина Надежда Ивановна Лыткина уже несколько лет ведёт яростную борьбу с властями за сохранение дома Марины Цветаевой на бывшей арбатской Собачьей площадке!

Я вернулась в отель. Эдуард Александрович переоделся в национальный костюм Лихтенштейна — тонкого чёрного сукна пара, пиджак украшен золотыми позументами, под ним белоснежная сорочка с золототканым галстуком — необходимой принадлежностью национальной одежды. До чего же он был красив в ней! «Товарищ барон» превратился в респектабельного аристократа. На руке — фамильный перстень и золотой «Ролекс». Их он надевал только в особо торжественных случаях. Барон был сердит на меня. Держался подчёркнуто отчуждённо. Дружеское «ты» сменил на холодное «Вы».

Его предсказание сбылось. Вчера Лифаря в тяжёлом состоянии увезли в больницу. Хлопоты, волнения вокруг выставки выведут из равновесия даже здорового человека. А Сергея Михайловича свалили в постель. Вернисаж открылся без него. Такого столпотворения город не помнил. Со всей Европы, но более всего из Парижа, съехались друзья, звёзды балета, искусствоведы, поклонники его таланта. Были гости и из Америки. В залах в буквальном смысле негде было яблоку упасть. Я пожинала плоды своей гордости — одиноко стояла средь шумно болтающей толпы. Ко мне подошёл молодой человек с большим альбомом в руке: «Барон Фальц-Фейн просил передать его вам».

Это был прекрасно иллюстрированный каталог выставки. Я отыскала в толпе Фальц-Фейна и благодарно кивнула ему. Эдуард Александрович выдерживал характер — так и не подошёл ко мне до окончания вернисажа.

Грустно рассказывать об истории этого уникального, теперь уже разрозненного собрания. Начало ему положил Сергей Дягилев. Половину дягилевского архива после его смерти унаследовал Лифарь. Другая попала к Борису Евгеньевичу Кохно[194]. И позднее была продана библиотеке Парижской оперы[195]. Сергей Михайлович пополнял пушкинскую коллекцию всю жизнь. Когда он перебрался жить в Лозанну, ему потребовалось два грузовика, чтобы перевезти весь свой архив. Большая часть его ныне распродана. Сначала пошла с молотка редчайшая библиотека русских книг. Затем уникальные документы по истории балета. Но и то, что осталось, поражает воображение. Редчайшие фотографии, эскизы и костюмы к балетным постановкам, выполненные Бакстом, Бенуа, Леже. Портреты Лифаря — масло, графика, скульптура — работы Пикассо, Сальвадора Дали, Жана Кокто, Миро, Шагала, Непо, Ива Брайера, Дерена. Афиши к спектаклям, дипломы, переписка, авторские книги Лифаря. Почётные награды, а среди них Золотой пуант — первая из учреждённых во Франции премий за особые достижения в балете. Она была присуждена танцовщику в декабре 1955 года. На вернисаже ему должна быть вручена ещё одна награда — золотая медаль «500 лет объединения Лозанны». Представитель мэрии города передал её для Лифаря через графиню Алефельд. Это был знак благодарности за щедрый дар Сергея Михайловича — экспонаты выставки целиком переходили в собственность города. А могли бы быть завещаны России. О причинах, помешавших сослагательному наклонению стать глаголом в настоящем или прошедшем времени, расскажу дальше. В тот же день Лифарь получил от Министерства культуры приветственную телеграмму по случаю открытия выставки. Очевидцы утверждали: привет из Москвы обрадовал Сергея Михайловича несказанно больше, чем золотая медаль от города Лозанны.